Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

В октябре 1885 года газета «Терджиман» опубликовала отчет о деле, рассмотренном в Казанском окружном суде779. Молодую татарку судили за убийство мужа, шестидесятилетнего Ибетуллы Гизетуллина. Тело мужчины c ножевыми ранениями было найдено в реке, протекающей через деревню. Прибыла полиция, и в ходе допроса жена Гизетуллина призналась в убийстве. Однако следствие выявило сомнения относительно личности жертвы, что стало предметом жарких дебатов в суде. Обвиняемая и многие свидетели описали покойного как грубого человека. Выступая перед присяжными, жена также рассказала о сексуальной ненасытности своего мужа. После того как она убила его во время ссоры, она рассказала о содеянном своему старшему сыну, и они вдвоем выбросили тело в реку. Все свидетели в суде порицали мужа и утверждали, что жена-убийца была женщиной скромной и тихой. Обвинение по понятным причинам настаивало на том, что несчастная доля не оправдывает убийство, которое женщина однозначно совершила. Однако совещание коллегии присяжных продолжалось всего несколько минут, после чего они объявили: «Нет, не виновна».

Эта история является еще одним примером того, как жители татарской деревни обращались к властям, чтобы разобраться с серьезными преступлениями (в конце концов, в данном случае тело нелюбимого всеми человека могли просто закопать, не уведомляя полицию). Что еще важнее, это дело подчеркивает отсутствие четкой границы между государственным и местным пониманием права. В императорских судах сосуществовали различные понятия о справедливости. Если обвинение главным образом интересовалось тем, совершила ли обвиняемая преступление, то свидетели и защита фокусировались на том, что убитый Гизетуллин был человеком ужасным, а его жена, убийца, была уважаемым членом местного сообщества. То, что присяжные поддержали вторую линию аргументации, не говорит об их юридическом невежестве. Отнюдь нет, это отражает ключевые элементы российской правовой культуры XIX века: важность вменяемости — в противовес вине, — укоренившуюся в народных правовых чувствах и закрепленную в уголовном кодексе, и публичное состязание сторон, введенное реформой 1864 года. Присяжным предлагалось выбрать одну из сторон, и в данном случае они последовали за аргументами защиты: хотя обвиняемая и совершила убийство, она не несла за это моральной ответственности.

Все это подтверждает мысль, что люди могли рассчитывать на то, что суды не оставят без внимания их собственные правовые соображения. Причин не сообщать властям о преступлении было немного.

В любом случае татары не только заявляли в полицию о преступных действиях, они также обращались с письменными заявлениями в суды. В отличие от устного заявления о преступлении, письменные жалобы предполагали расходы на их оформление и возбуждение процесса. В самом прошении не указывалась сумма денег, которую нужно было за него заплатить. Так или иначе, при определенных обстоятельствах люди были готовы нести эти расходы.

Летом 1884 года, согласно сообщению местной газеты, некий татарин вошел в здание Казанского окружного суда780. В руках он держал письменную жалобу, в которой говорилось об изнасиловании его дочери. Газету в первую очередь интересовало разоблачение коррупции среди младшего персонала, и в статье подробно описывалось, как носильщики и мелкие секретари организовали прибыльный бизнес прямо в здании суда. Они говорили всем жалобщикам, что их письма и петиции составлены неправильно и что они должны заплатить кому-то на втором этаже, чтобы подать правильный иск. Упомянутый в статье татарин начал торговаться с секретарями наверху, но когда стало ясно, что он не готов заплатить требуемую сумму, его выволокли из здания. Однако дело на этом не закончилось, потому что татарин написал еще одно письмо. На этот раз он адресовал его председателю окружного суда, обличая вымогательство среди его подчиненных, и приложил оригинальную жалобу. Это письмо запустило сразу несколько судебных процессов: первоначальное дело об изнасиловании и параллельное ему дело против секретарей.

Это еще один пример обращения татарского крестьянина в окружной суд вместо того, чтобы искать неформального разрешения конфликта и возмещения ущерба в своей деревне. Так как изнасилование являлось тяжким преступлением, оно находилось вне юрисдикции сельских судов или исламских судей (в отличие от ситуации на Северном Кавказе)781. Скорее всего, как и крестьянка Сабитова, этот татарин обратился к стороннему судье, когда понял, что община ему не поможет. Более важно, что это дело обнаруживает некоторые недостатки новых судов: принципы «правомерного» государства могли быть подорваны на местном уровне (в данном случае, судебными приставами, которые хотели обогатиться), что увеличивало расходы на обращение в суд и исключало из правовой системы тех, у кого не хватало средств. Конкретно этот татарин оказался настойчив782. Возможно, у кого-то другого не хватило бы ни решимости, ни средств, чтобы написать второе письмо.