Некоторые из западных исследователей после окончания войны пытались отстоять творчество Пауля Бонаца, замечая, что «чем более конструктивно мыслил архитектор, тем легче ему удавалось освободить архитектуру Третьего рейха от национал-социалистических догм». Подобное высказывание кажется небесспорным. Архитектурный модерн частично был уже подточен изнутри, частично был лишен своих эстетических и моральных принципов, а затем и вовсе утратил свое истинное значение, будучи полностью поглощенным политической демагогией. Национал-социалистический модерн в архитектуре был патетичным и в значительной степени формалистским. Как известно, Пауль Бонац был назначен ответственным за проектирование и оформление множества мостов, которые возникали при строительстве автобанов. Представители консервативного направления в архитектуре, равно как и поборники идей полностью противоположных, приводили эти сооружения в качестве примера «свободной от идеологии» строительной программы. Однако строительство мостов, собственно, как и строительство автобанов, в свое время считалось одной из разновидностей «пропаганды действием». И эта пропаганда была направлена на укрепление национал-социалистического режима. Этот проект не раз превозносился на выставках, посвященных выполнению четырехлетнего плана, а потому автобаны и мосты были предельно политизированными сооружениями, несмотря на внешнюю аполитичность.
Национал-социалисты никогда не намеревались отказываться от «благородного» призвания их промышленной архитектуры, а потому она нередко была увенчана символикой труда, которая была самым циничным образом «позаимствована» у Советской России (изображение серпа и молота и т. д.). Впрочем, все партийные строения выступали в качестве носителя «новой государственной мифологии». Индустриальные постройки не только в силу своего призвания, но и эстетических особенностей были предназначены для воплощения собой определенных символов. С одной стороны, они могли восприниматься как приметы технического прогресса и экономического взлета «Великой Германии», что становилось весьма очевидным после нескольких лет затяжного мирового кризиса. С другой стороны, новые фабричные корпуса являлись признаком обширной программы по ликвидации безработицы. Использование рабочих рук на новых военных заводах, кроме всего прочего, возвращало немцам утраченное после поражения в Первой мировой войне чувство национальной гордости и уверенности в себе.
Если оценивать высокий потенциал немецкой индустрии накануне прихода национал-социалистов к власти, то станет понятно, что он мог быть легко использован НСДАП в политических целях. В свою очередь, государственная индустрия была более «независима» и менее централизована, нежели партия. Она должна была проявлять рвение, чтобы использование по-своему революционной и перспективной технократии было выгодно не только с хозяйственной, но и с идеологической точки зрения. Рано или поздно современная тому времени технократия должна была подчиниться национал-социализму, и стать инструментом его «вечного» мирового господства. В своем заключительном выступлении на Нюрнбергском трибунале Альберт Шпеер озвучил следующую мысль: «Диктатура Гитлера была первой диктатурой индустриальной эпохи, которая была установлена в одном из ведущих государств мира, обладавшем самыми современными техническими средствами. И это была диктатура, которая весьма эффективно использовала данные средства для осуществления контроля над собственным народом».
Национал-социализм использовал этот принцип, когда взял под свой контроль архитектурный модерн и стал развивать его в изменившихся условиях промышленного производства, по сути, превратив этот стиль в бесплатное приложение к перестройке Германии. Несмотря на то что официальная партийная позиция в отношении архитектуры и ее стиля излагалась в хорошо изданных книгах и журналах: «Искусство в Третьем рейхе» (архитектура), «Здания нового рейха», «Новое немецкое зодчество», – не менее важное значение имел не самый большой журнал, который назывался «Современные строительные формы».