In medias res

и жизни – виною – перечу,

ну как не уверовать в рай или в ад,

в ту – брезжущую! – встречу?!

Душа, ужавшаяся в узелок,

немеет, но теплится втайне,

поскольку немыслимой встречи залог —

и жар, и озноб ожиданья!

Пускай – навеки ни звука, ни зги

и, как из забвенья, из гроба

не встать – но и вечность превозмоги!

Чем горше – тем истинней проба.

И стоит ли думать, что дело – труба,

что, прах, – во прахе и канем,

когда уже забирает труба

тем самым надмирным дыханьем?

Еще не пускает земная беда

гнетущею стужей колодца.

Но, Господи, как не ослепнуть, когда

внезапно она оборвется?!

Еще непонятно, в каком я краю,

но здесь я – некуда деться.

И запах ладоней твоих узнаю,

дух солнечно-сонного детства.

И наше мгновенье горит и горит —

в слезах! – не сгорая, пылая.

И сладостным отзвуком в нем говорит

боль, пережитая, былая.

По вере – свершается волшебство.

В быль складывается небылица.

И встреча (пускай за ней ничего

не следует!) длится и длится…

1999

* * *

Забыть ничего невозможно. Ты уж прости.

Мне нашей памяти общей – не выкинуть и не снести.

В старой горчичнице вязну. В чашке – тону.

То, что двоим причиталось, —

вдруг одному!

Право же, большей пытки – и выдумать не могла.

Смотришь – и синькою неба, и мглою угла.

Видишь каждую мелочь. Слушаешь тишь.

Власть старшинства обретя (вишь!) —

за мною следишь.

Мол, если в доме и нет никого, ну так и что ж!

Тапками шаркать зачем?! – Спать не даешь!

1999

* * *

Право, мелочь – средь прочих бед —

то, что в доме вырублен свет.

Я к себе прокрадусь, как вор.

И скорее – дверь на запор!

Спотыкаюсь, ключи оброня…

На свое наступаю пальто…

Но никто не слышит меня,

и не видит меня никто.

Лишь дыханием пустоты

дверь в гостиную растворена.

Только Тьма озирает…

И ты

этой Тьмою растворена…

1999

Наши дачные прощания

Как в песне, как – на войну,

покой – моему непокою;

когда обернусь и взгляну,

увижу: ты машешь рукою!

Живет, не уходит из глаз,

о натиске лет не заботясь,

навеки и «здесь» и «сейчас» —

рождаемый памятью оттиск.

И ревностно чтя ритуал,

со мною идешь до калитки,

чтоб очень-то

не горевал,

печаль растворяешь в улыбке.

Чуть голову

наклоня,

дыханьем плечо мое грея,

навек провожаешь меня,

чтоб я возвращался скорее!

И мы – в целом свете – одни,

оттиснуты светом и тенью:

прощанье – прощенью сродни,

прощанье – сродни обретенью!

«Зачем уезжаешь всегда? —

Пускай на неделю! Пусть на день!

Не каркает разве беда?

Надсад непогоды не внятен?..»

Но – как заклинанье, обряд!

И с вечностью спорит какою! —

И стоит мне глянуть назад,

ты машешь и машешь рукою…

2000

* * *

«Как долго вы живете, дорогие…»

Н. С.

Нет-нет, не свысока

ты на меня глядишь.

Твое крыло (рука!)

и защищает лишь!

Твое, твое крыло,

опять оно, опять

прикрыло, помогло

привстать, глаза поднять…

Прозрения озноб —

сверкнула ты дождем.

(Чего ж не пуля в лоб?)

Дождинкой награжден!

Дождь – пересмешник слез,

чтоб улыбнулась грусть.

Везет меня – мой воз,

всей нашей жизни груз.

Осталось одному

свой выполнять урок,

наверно, потому

мне и добавлен срок…

Сиренью у виска —

не зов, а вздох души

(нет-нет, не свысока!):

«Не надо! Не спеши!»

И впрямь… От сих – до сих,

жара ли, снеговей —

что время дней моих? —

миг

вечности твоей!

2000

Если истины нет…

Если истины нет (в принципе) и незачем ее искать, то, значит, прав Невзоров: есть только «наши» и «не наши». И тогда существует только право сильного, право силы (а не сила права!) – в какие бы словеса оно ни облекалось. Между тем, народ верит, что «Бог не в силе, а в правде». Пусть эта сентенция дополняется другой: «Бог правду видит, да не скоро скажет».

* * *

Благочестивый ужас перед Богом – это своего рода восторг преклонения перед тем, что стоит над человеком, восторг смирения личности. Ее свобода – направлена в область чисто духовную, чему и служит разделение духа и плоти, свойственное всем религиям. То есть свобода воли распространяется на нравственное поведение, не затрагивая предопределенного земного бытия. Духовно ты всегда свободен. Свободен – принести себя в жертву, когда требования нравственности приходят в непримиримое столкновение с требованиями реальной жизни.

* * *

В экстремальных ситуациях как раз и обостряется оппозиция между интересами индивидуума и коллектива. Чтобы выжить, род, коллектив должен жертвовать индивидуумами, а индивидуумы должны быть подготовленными к этому. Система запретов, табу – в любом обществе – это своего рода строевая подготовка души, способ отработки механизмов дисциплины, а главное, самодисциплины, необходимой для совместных действий в жизни, что и инсценируется, проигрывается первоначально в соответствующих ритуалах.

* * *

Запрет – необходимый институт сообщества. Но запрет – будь-то поначалу внешний (закон), а потом – внутренний (совесть) ценен не сам по себе. Он лишь создает возможность – быть человеком, очерчивая «веер» его свободы. Эта свобода реализуется людьми. Она и делает человека – человеком. Однако уже свобода – направленная, ориентированная. И запрет дает ей вектор.

* * *