Иначе не могу

— Ела. Только ты молоко забыл купить. Пить очень хотелось. Ладно, ничего.

— Я сейчас принесу. Ты знаешь, мы сегодня проводили последние факелы. Вот Сергей Ильич не мог прийти, жалко. Пили водку и шампанское прямо в лесу.

— Теперь совсем нет факелов?

— Все.

На протяжении коротенького диалога Сергей с изумлением рассматривал Ирину.

Обжигающая, редкая красота… Какие огромные, действительно в пол-лица, очи. Зеленые, с легкой синью вокруг зрачков. Черная опушка длинных и стремительно загнутых вверх ресниц, смыкающихся с концами таких же угольных бровей. Тонкий, абсолютно прямой нос, плавно переходящий в нежную ложбинку над верхней губой. Какой-то печальный рисунок рта — уголки губ чуть опущены, они придают лицу необыкновенно трогательную ясную скорбь. Светло-русые волосы, перехваченные на затылке, падают на плечо теплой, мягкой струей. Кожа белая-белая. Или это отсвет матовой лампочки? О черт!.. Она — инвалид! Только сейчас Сергей заметил выглядывающие из-за стола колеса домашней инвалидной коляски.

Он перевел дыхание и сел.

— Вы играете в карты, Сергей Ильич? — спросила Ирина, глядя на него зелеными своими очами. — Глупая, конечно, игра. Но пока Генка на стол соберет. Не возражаете?

— Нет, что вы. С удовольствием… — пробормотал Сергей. И снова вздрогнул, увидев ее руки.

Как-то, еще студентом, Сергей зашел в институтский кабинет гражданской обороны и увидел на стенде муляж кисти руки, пораженной ипритом. И хотя это была всего-навсего имитация, его поразила безвольность, безжизненность суставов, покорность полусогнутых пальцев, смертельно белый налет на «коже» — такого цвета была рука Ирины.

— Проиграли! Еще разок?

— Кушать подано! — раздался Генкин голос.

— Я тоже хочу выпить! Сергей Ильич, ну скажите ему! Я немного!

Генка был молчалив. Вертел в руках рюмку, рассеянно ковырял вилкой в тарелке. Ирина пыталась растормошить его, на белых щеках ее проступил еле-еле заметный румянец — как последние краски заката.

— Генка, ну что ты молчишь? Перестань, пожалуйста, киснуть! Мужчина называется. Подумаешь — мореходка. Пойдешь в кораблестроительный.

— Ира! — предостерегающе поднял голову Генка.

— Ну, что — «Ира»?

Генка поднялся, лицо его пошло пятнами. Встревоженный встал и Сергей.

— А ты покажи Сергею Ильичу свой музей.

— Хотите посмотреть?

— Очень!

Ирина покатилась впереди них, открыла дверь в небольшой зал, проехала дальше, к боковой двери, задрапированной тяжелой портьерой.

— Заходите. Осторожнее только. Тут, на полу, авианосец.

Сергею суждено было сегодня изумляться. В длинной узкой комнате — не повернуться. Вдоль стен и даже под потолком на шелковых шнурах — корабли, корабли.

— Послушай… — Сергей взял Генку под руку. — Ты говорил как-то, что у тебя другая планида. Сине-зеленая. Значит, море?

— Думал — море, — глухо ответил Генка. — Зрение. Не берут.

— Я ведь моряк. Пограничник. Ходил на сторожевике.

— Да? — Генка оживился. — Не на таком?

Сергей даже присвистнул. Абсолютная копия. Вот он, пулемет, неразлучный спутник трех лет.

— Сергей Ильич, посмотрите лучше сюда. — Ирина показала белой своей рукой на старинное парусное судно.

Каравелла, красавица южных морей. Вся в золоте, от клотика до киля. Крошечная фигурка Христа на верхней палубе. Белоснежные груди парусов, выгнутых специальными пластмассовыми пластинками, чтобы придать судну ощущение движения, полета.

Высокий, грациозный клипер.

Скромная, с серыми клиньями парусов, шхуна.

Катамаран с пробочным поплавком вместо бальзы.

Хитроватый, как бы со вжавшимися в палубу надстройками, эскадренный миноносец.

Огромный, в два метра длиной, линкор «Марат».

— Здорово, Гена! И давно увлекаешься?

— Лет пять.

Они вышли на веранду. Генка осторожно подталкивал коляску с Ириной.

— Почему ты пошел на промысел?

— Я до сих пор сам себе удивляюсь, Сергей Ильич. Мне уже восемнадцать, а определиться все еще не могу. Почему, говорите? Сам не знаю. Романтику, наверно, искал. Нашел — ничего особенного. Гайки, прокладки, задвижки. Нынче совсем было решил «удалиться в сторону моря» — осечка. Зрение. Только и остается философской трепотней заниматься.

— От твоей «философской трепотни», Гена, у людей на душе легче, — тихо сказал Сергей и обнял его за плечи. — А все-таки, откуда у тебя… ну… эта склонность?

— Загадки тут никакой нет. У нас отец полковник в отставке, политработник. Книг по философии уйма. В восьмом, что ли, решил ей заняться — так, баловство. Ночами снились постулаты и субстанции. Отрыжка прошлого.

— Славный ты парень, Генка. Вы дружны, что ли, с Семиным?

— А мне Толька нравится. Есть в нем что-то свое, — подала голос Ирина.

— Постольку-поскольку дружим. Не по душе его выверты. Я человек в общем-то покладистый, вот он и старается взять верхушку. Правда, Любка из него начинает, кажется, выгонять обезьяну.

Сергей от души расхохотался.

— Тебе не холодно, Ир? — Генка положил руки на плечи сестры.

— Холодно. Помоги мне лечь, пожалуйста. — В темноте мерцали ее глаза, обращенные к Сергею. Генка развернул коляску.