Иначе не могу

Сергей бежал по солнечной страшной улице, не видя никого. Едва не попал под машину и тупо смотрел на милиционера, отчитывавшего его. Он остановил немыслимо набитый людьми рейсовый автобус «Шкода». Пассажиры даже не загалдели, как обычно: они увидели его лицо.

— Да, я подписал приказ. А ты считаешь себя невиновным? Сгубил человека. Расслабился, обиделся. Кисейная барышня! У тебя не только триста скважин, а люди. Люди! И за каждого ты в ответе. Абсолютно никакой роли не играет то, что новые качалки похожи на старые. Ты был обязан — понимаешь? — обязан провести инструктаж, и только потом посылать Фролова на скважину. Эта твоя работа, Сергей, ты получаешь за нее зарплату. Тем и сложна наша работа, что мы должны успевать делать все, что практически вроде бы и невозможно. Иначе грош нам цена… Будешь мастером бригады подземного ремонта. Даю тебе старшего оператора Каюмова. Я с ним долго толковал. Он мужик хоть и с перцем, но дело знает. Шлепнулся, друг, с высоты, будь любезен устоять на ногах.

— Ясно.

— Вот и хорошо. Работай. Кое над чем подумай. В частности, о том, что ты живешь среди людей. Да, у следователя был?

— Был.

— Ну, и что?

— А чего там расследовать, дело-то ясное.

Танзиля плакала беззвучно, плотно сжав свои пухлые губы и вцепившись в решетку могильной ограды, не сводя взгляда с горящей под солнцем, поникшей хромированной ветки на памятнике Генке. А Любку, уже наплакавшуюся вдоволь, поразил этот мучительный плач подруги, которая в тягостные дни прощания и похорон не проронила ни слезинки… Уже в автобусе, по пути домой, она сказала об этом Танзиле. Та прерывисто вздохнула:

— У нас, татар-башкир, жестокий обычай — не реветь, не причитать на похоронах. Все в себе носишь… Ой, Генка! — и опять залилась слезами, упав головой на грудь подруги.

— Будем знакомы. Капитан-инженер Виктор Фролов, брат Генки.

— Старцев… Я вас на похоронах не видел что-то.

— Засел в Иркутске, погода не пустила.

— На Дальнем служите?

— Сахалин. Расскажите, пожалуйста, все.

— Я попросил Геннадия помочь поправить клиновой ремень на шкиве нового румынского станка-качалки. А оператор, его напарник, без предупреждения включил рубильник. Гена, по всей вероятности, не успел отстраниться…

— Значит, виноват напарник?

— Я тоже. Не провел инструктаж.

— Так… Но Генка-то наверняка знал правила эксплуатации?

— Конечно. Румынские станки очень похожи на наши, отечественные. Но я должен был провести инструктаж.

— Выходит, Генка и сам виноват.

— В какой-то степени да. Но на работе всякое может случиться. Это ж пара пустяков — поправить ремень. Он формально вообще не имел права касаться этой скважины. Я попросил его помочь. Вы ведь никогда не допустите солдата к новому оборудованию без соответствующей подготовки.

— Конечно. Но Генки — нет.

— Трудно сознавать это, понимаю. И вообще я многое начинаю понимать только теперь.

— Бывает… И еще вот что… Сергей, кажется? Тебя непременно хочет видеть моя сестренка.

— Ты представляешь, капитан, в каком положении я окажусь, если приду к вам?

— Меня зовут Виктором. А голову себе не ломай зря. Батя и мама люди неглупые, они, кстати, тебя тоже хотят видеть. Приходи, хоть сегодня приходи.

— Хорошо. Буду обязательно.

— Я рада, что вы пришли, Сергей Ильич.

— Спасибо… Зовите меня, Ирина, по имени.

— Хорошо. Буду звать вас по имени.

— Как вы себя чувствуете?

— Ничего… Только уснуть не могу. Даже люминал не помогает.

— Вам не стоит принимать много люминала.

— Страшно было. Ко мне подходят папа, мама, Витька. И казалось, что все происходит во сне. Спрашиваю потом, действительно ли подходили. Пугаются, чудаки… Как вам понравился мой… старший брат?

— Мы, правда, очень мало говорили. Видно, что серьезен.

— Он чудесный парень. Талантливый. Готовится в академию. Ему только двадцать четыре, а он уже капитан. Ракетчик.

— Сергей!

— Да.

— Вам очень тяжело, наверно?

— Веселого мало…

— Я, между прочим, заметила еще тогда… ну, когда Генка жив был… что вы расстроены чем-то.

— Обычные заботы, ничего серьезного.

— И похудели очень. Сознайтесь, вы, конечно, приняли меня за немного сумасшедшую? Помните, я ляпнула?

— Вы, должно быть, очень искренняя.

— Знаете, я чуточку спекульнула тогда. Подумала: пусть. Что взять с инвалида? А вы вправду не обиделись?

— Нисколько. И потом, какой же мужчина обижается на комплимент?

— Это был не комплимент, Сергей Ильич…

— Что вы сказали?

— Если б вы знали, как мне хочется ходить! Я никогда не была нытиком, но как хочется ходить! Ощущать асфальт, битый кирпич, натыкаться на стекло. Ведь мне уже двадцать, а ничего еще не сделано. Я привыкла сдерживаться. Я ведь так и не заплакала, когда узнала о… Генке. Я молчала. Мама уговаривала поплакать. Я бы разревелась сегодня, если б вы не пришли. Не знаю, почему. Видите, что я вам говорю.

— Ирина, милая!..

— Мы, наверно, долго не увидимся, Сергей. Я уезжаю на юг до поздней осени, очередная попытка. Можно вас спросить об одной вещи?

— Спрашивайте.

— Вам… вы любите?

— А отвечать очень нужно?

— Я поняла. Она хорошая?

— Она чужая жена. Иногда кажется, все еще люблю ее. А может, ошибаюсь.

— Разве в этом можно ошибаться?