Инфернальный феминизм

Особенно интересный компонент получившегося колдовского зелья — это религиозный пыл, окружающий понятие лесбийства. Помимо уже приведенных примеров, здесь вспоминается еще и письмо, вошедшее в книгу «История Мэри Маклейн», где автор говорит о своей лесбийской страсти так, словно речь идет о некоем духовном опыте. Она пишет, что в этой дружбе заключена «и безумная страсть, и поклонение, и очарование, и обожание», «и есть крошечный алтарь в покоях моей души, где на сине-золотом блюде курятся сладкие благовония»[2012]. Здесь видится явная параллель тому «культу» лесбийской любви, о котором Рене Вивьен писала в столь же явно религиозных выражениях — и тоже связывала ее с откровенным сатанизмом. И все же представляется крайне маловероятным, что юная Мэри Маклейн, жившая в Бьютте, знала что-либо о Вивьен, — тем более что большинство ее произведений были напечатаны уже после выхода в свет книги американки. Скорее всего, эти переклички объясняются некоторой общностью тогдашней культурной среды по обе стороны океана, где — несмотря на очевидные огромные различия между Бьюттом и парижскими богемными кругами — носились похожие феминистские идеи и наблюдалось некоторое единство в понимании культурного канона: Сапфо, Байрон, Бодлер и так далее.

«Эта безобразная уродина — добродетельная женщина»: дьяволическая культурная критика

На протяжении всей своей «Истории» Маклейн резко критикует многие стороны жизни общества. Одна из ее главнейших мишеней — брак: «Похоже, этот брачный обряд часто используется просто как завеса — чтобы скрывать множество постыдных дел»[2013]. Лицемерие, окутывающее институт брака, по мнению Маклейн, передается от поколения к поколению, а сама она отвергает эту «жизнь добрых, добродетельных христиан», заявляя, что отдаст «предпочтение какой-нибудь другой жизни — только не добродетельной». Она содрогается при мысли о «жалкой участи женщины, запертой под одной крышей с мужчиной, который в действительности ей — никто», и насмехается над «этой безобразной уродиной — добродетельной женщиной», восклицая: «Все, что угодно, Дьявол, только не это!»[2014] Она призывает Сатану в свидетели своих слов: «Я никогда не снизойду до брачной церемонии. Торжественно клянусь в этом, запомни же, Дьявол»[2015]. И действительно, Маклейн всю жизнь хранила эту клятву, данную Князю Тьмы. В связи с вышеприведенными заявлениями, пожалуй, кажется несколько непоследовательным желание выйти замуж за Сатану, часто выражавшееся ею. Как же тогда его следует понимать? Я бы предположил, что это метафорическое и сверхъестественное бракосочетание символизировало категорический отказ от земного, христианского супружества. Ее союз с Люцифером мыслился как сверхчувственное прославление плоти:

Мое тело юной женщины всегда — великая и важная часть меня, а когда я стану женой Дьявола, его прекрасно устроенная нервная мощь и сложная чувственность достигнут вершины и обретут чудесную полноту[2016].

Эти слова можно истолковать как символическое прославление свободной сексуальности вообще, и Сатана в таком случае выступает знаком чувственной раскрепощенности.

Маклейн описывает свою воображаемую фантастическую беседу с Сатаной. Вот они сидят с ним рядом, и она признается ему в любви и просит его взять ее в жены. Он спрашивает, будет ли, по ее мнению, благопристойным их брак, а она отвечает: «Я ненавижу благопристойные браки! Нет, он не будет благопристойным. Он будет богемным, несуразным, восхитительным!»[2017] Тут сразу вспоминается Виктория Вудхалл — как она выступала за «Свободную Любовь» и как ее демонизировали за это и называли «Госпожой Сатаной», — хотя трудно понять, знала ли о ней что-нибудь Маклейн. По-видимому, в чем-то ее представления о любовных отношениях были близки взглядам Вудхалл: как она говорила дьяволу, «ничто в мире не имеет значения, если в нем нет любви, а если с ним есть любовь, а люди добродетельные видят в этом нечто пустое и постыдное, то все равно — из‐за любви — оно причастно к самому возвышенному»[2018]. Брак — лишь одна из нескольких граней «подобающих» женщине сценариев жизни и культурных норм, которые Маклейн высмеивает и критикует в своей книге. Она с презрением пишет о «девичьих книжках», заявляет, что не имеет ничего общего с их предполагаемыми читательницами и что у нее «больше общего во вкусах с евреями, скитающимися по диким местам, и с отрядом воинственных амазонок»[2019]. Выбор амазонок в качестве параллели здесь, конечно, можно истолковать как феминистский маркер.