Инфернальный феминизм

Другой часто повторяющийся мотив — ведьма. Эта фигура, как и история Евы, поддавшейся искушению, стала одним из основных мифологических мерил, при помощи которых люди пытались постичь якобы существовавшую связь между женщиной и Сатаной. Поэтому наделенные могуществом женские персонажи готических романов Бекфорда и Льюиса более или менее ясно воспринимаются как ведьмы, и в конце XVIII века подобные произведения помогли сформировать понятие о ведьме как о своевольной и властной женщине, помыкающей слабыми мужчинами. Такой образ обладал определенной привлекательностью в глазах многих феминисток. В следующем столетии образ ведьмы как узурпаторши мужского могущества можно увидеть, например, на картинах Бёрн-Джонса, изображающих Вивиану, которая похищает у Мерлина книгу заклинаний. Благодаря книге Мишле «Ведьма» (1862) историческое ведьмовство было переосмыслено как разновидность мятежа подчиненных против власти. Одним из элементов этой предполагаемой борьбы был и феминистский бунт. Такой взгляд на эту фигуру получил дальнейшее развитие, среди прочих, у Матильды Джослин Гейдж и Чарльза Лиланда. Особенно Гейдж обозначила эту связь с феминизмом еще резче и принялась открыто прославлять ведьму, в лице которой она чтила свою предшественницу — протосуфражистку. Здесь стоит отметить, что Гейдж не пыталась преуменьшить роль сатанизма, который приписывал ведьмам Мишле, а, наоборот, предпочла заострить феминистскую грань в умонастроениях чародеек прошлого, (будто бы) симпатизировавших Сатане и враждебно относившихся к христианству. Таким образом, якобы справлявшиеся ими черные мессы превращались в некий символический протест против патриархальной власти как на земле, так и на небесах. Итак, здесь происходило присвоение истории с откровенным политическим прицелом (и с капелькой теософии в качестве приправы — так как Гейдж была страстной читательницей Блаватской).

Джордж Эджертон сделала ведьму своей современницей — и метафорой раскрепощенной «новой женщины». Одновременно точно такой же ход сделали и антифеминисты, попытавшиеся использовать негативные коннотации, связанные с этой фигурой, в собственных целях: для очернения репутации современных женщин, боровшихся за эмансипацию. Поскольку медицинские светила объявили, что давние ведьмы в действительности были истеричками, а феминисток их клеветники обзывали и истеричками, и ведьмами, то три эти понятия со временем тесно переплелись. Это сплетение отразилось в созданном Гюисмансом в романе «Бездна» портрете мадам Шантелув (который тем не менее показался некоторым читательницам настолько привлекательным, что они даже принялись подражать этой антигероине). А вот Гейдж, напротив, всячески старалась опровергнуть истинность подобного сближения, потому что ей хотелось сохранить незапятнанной репутацию своих предшественниц, бросавших вызов одновременно и феодальным, и небесным владыкам и хулившим на черных мессах своих патриархальных поработителей. Рене Вивьен сочинила стихотворение, полное симпатии к ведьмам («Наставление»), где они изображались чужачками в патриархальном, гетеросексуальном мире, а Сильвия Таунсенд Уорнер впоследствии развила эту тему чуждости. В «Лолли Уиллоуз» Уорнер сделала ведьму абсолютным символом женщин, осмелившихся жить своей жизнью. Немецкая танцовщица и хореограф Мэри Вигман использовала образ ведьмы для олицетворения женского могущества и экстаза, а Тереза Федоровна Рис изваяла ее в виде эпатажно-земной и бесстыдно «естественной» женщины, стригущей ногти на ногах.