Инфернальный феминизм

Ведьмовской мотив нередко перетекает в смежный с ним мотив демонического любовника. Настойчивое желание Мэри Маклейн стать невестой дьявола и тем самым избавиться от оков общественных норм (особенно в отношении женщин) — пожалуй, самый последовательный пример использования этого мотива для феминистского высказывания. Однако при этом она оставалась в рамках давно установившейся традиции. Движение в этом направлении обозначили еще Перси Биши Шелли в «Возмущении Ислама» (1818) и Байрон в «Небе и земле» (1821). Героини Байрона не желают выходить замуж за смертных мужчин, потому что не ожидают от брака ничего, кроме каторжной работы. Зофлойя, демонический любовник из одноименного романа (1806) Шарлотты Дакр, хвалит главную героиню за «неженскую» силу воли, а метьюриновский Мельмот выступает в роли не только демонического любовника, но и инициатора. То же самое относится и к стокеровскому Дракуле, который соблазняет женщин, уводя их от благопристойной жизни, полной самоотречения и послушания. Если антигерой Метьюрина не просто губит героиню, но и дарит ей пусть горькие, но правдивые откровения, то консерватор Стокер однозначно показывает Дракулу порочным совратителем женского рода. Однако многие, как и Маклейн, использовали фигуру демонического любовника для резкой критики гендерно обусловленных иерархий и запретов, навязываемых обществом. Похожие тенденции просматриваются в стихотворении Эмиля Клеена «Празднество Пана» (1895), а еще откровеннее в этом смысле поэма Ады Лэнгуорти Колльер «Лилит» (1885).

Сатана у Колльер — демонический любовник Лилит, героини не менее инфернальной и традиционной, чем он сам, однако наделенной здесь очень живыми человеческими чертами. Что любопытно, этот демонический любовник в самых недвусмысленных выражениях предлагает ей то, в чем отказывал ей Адам: равноправное супружество. Он даже высекает свои обещания в камне. Так мы подошли к следующему мотиву — Лилит, которая на рубеже веков мало-помалу превращается в своего рода феминистскую икону. В таком качестве использовала ее образ Рене Вивьен, а вольнодумец и феминист Монкьюр Дэниел Конуэй одобрительно писал в своей книге «Демонология и предания о дьяволе» (1878), что Лилит была первой активисткой в борьбе за женские права. И все же Лилит следует считать лишь второстепенным мотивом. Возможно, это объясняется тем, что он восходит к иудейским апокрифическим истокам, а феминисты-неевреи не ощущали сильной потребности ниспровергать в ходе своей борьбы еще и иудейские мифы. Ведь древние патриархальные предания о Лилит не стали мощным пропагандистским орудием угнетения (нееврейских) женщин — в отличие от третьей главы Книги Бытия.

Зато довольно часто встречался другой мотив — Сатаны как женщины или женоподобного существа. Само это понятие издавна бытовало в христианских народных преданиях и, в частности, находило воплощение во многих изображениях эдемского змея с женскими грудями, лицом и т. д. Среди позднейших популяризаторов этой идеи были Казот с его дьяволицей Бьондеттой и Элифас Леви с его демоническим гермафродитом Бафометом (который со временем все чаще стал напрямую отождествляться с Сатаной). С оглядкой именно на эту традицию как на отправную точку (или, по меньшей мере, как на важный интертекст) в дальнейшем один теософ пишет стихотворение с похвалами леди Люцифер, Пшибышевский высказывает предположение о том, что Сатана (его «бог» — поскольку он сам признавал себя сатанистом) изначально был женщиной, Сара Бернар изображает себя в образе дьяволицы, Катюль Мендес описывает бесовку, совершающую мужененавистническую черную мессу (в романе, крайне неоднозначном с точки зрения «идейного содержания», однако положительно оцененном некоторыми феминистками-лесбиянками), а Рене Вивьен называет нежного, томного Сатану творцом женщины и сапфической поэзии (ассоциируя этого персонажа со всем, что ей видится позитивным, то есть культурно закодированным как «женское»). Феминизация Сатаны способствует выстраиванию полной и (в данном контексте) положительной противоположности христианскому Богу, который воспринимается как патриархальное, женоненавистническое и деспотичное начало[2294]. Потому в этой феминизации можно усмотреть один из потенциальных логических шагов, какие предпринимались в процессе создания контрмифа для подрыва гегемонической мифологии. Не менее логичным ходом было бы, конечно, отказаться от кодирования всего сатанического и злого как «женского», а вместо этого объявить женским началом самого Бога. Однако такую стратегию мы здесь не рассматривали. Наконец, стоит отметить, что дьявол-женщина резко контрастирует с тем, что мы находим во многих текстах о демонических любовниках, где Князь Тьмы часто наделяется ярко выраженными мужскими качествами. Однако даже в этих произведениях он все равно предстает в роли доброго освободителя, который избавляет женщину от жестоких оков патриархата (об этом еще пойдет речь впереди).