В рассмотренном материале можно выделить два основных подхода к Библии. Во-первых, некоторые обращались напрямую к конкретным библейским эпизодам, например, цитируя их и затем доказывая их несостоятельность. Это можно назвать прямой экзегезой. При этой герменевтической стратегии деконструкции и перетолкованию подвергаются отдельные предложения или даже слова. Наглядные тому примеры — обсуждение третьей главы Книги Бытия у Блаватской и коллективный труд «Женская Библия». Во-вторых, в случае менее формального метода экзегезы мы видим, например, текст Вивьен — новую версию Книги Бытия, где Сатана представлен благожелательным творцом женщины. Оригинальные слова писания там отсутствуют — их полностью вытеснил контрмиф. Другие случаи приложения того же принципа («Возмущение Ислама» Шелли, похвала Лилит у Конуэя, превращение маркизой Казати змея в символического союзника или в собственную личину, лесбийские падшие ангелы у Мари Мадлен и образы дьявола-освободителя у Маклейн, Уорнер и Каллас) — тоже контрмифы, выстроенные без прямого и методичного демонтажа тех гегемонических мифов, которые они вытесняют или опрокидывают[2298]. Притом что эти тексты изобилуют бунтарскими позитивными аллюзиями, например, на грехопадение, в них отсутствует подробное протестное толкование. У Вивьен библейский рассказ заменяется его искусной стилизацией, причем воспроизводится то же членение на нумерованные стихи, а другие тексты следуют условностям нерелигиозной прозы и поэзии, из‐за чего не выглядят близким подражанием библейским стихам.
Все вышеупомянутые подходы являются, по сути, герменевтическими стратегиями, направленными на ниспровержение гегемонических толкований Священного Писания при помощи контрпрочтений. Однако между собой они разнятся тем, что одни подразумевают борьбу непосредственно с Библией, а другие предлагают частично перевернутые версии библейского текста — без предварительных попыток опровергнуть гегемоническую версию. Следует отметить, что некоторые тексты, попадающие в последнюю категорию (например, прелюдия к «Возмущению Ислама»), все-таки содержат некоторые высказывания, где привычное толкование подвергается явной критике, пусть и без отсылки к конкретным библейским стихам. Многие образцы инфернального феминизма опираются и на небиблейские элементы христианской мифологии — например, на представление о Сатане как о существе женского пола или на понятие демонического любовника. В этих случаях просто не существует библейского эпизода, который можно было бы напрямую упоминать или переворачивать. Поэтому вполне естественно, что здесь бунтарский подход не относится к какому-то конкретному тексту, а имеет общую идейную направленность.
Тему колдовства тоже следует отнести к этой небиблейской в своей основе категории. В пору гонений на ведьм представления, сложившиеся о них, служили патриархальным целям, и фигура ведьмы еще долгое время оставалась негативной метафорой, пускавшейся в ход против женщин. Решение «вернуть» ведьму в качестве эмблемы женского могущества, принятое Уорнер, Вивьен и другими, означало отказ мириться с тем, что ее используют как негативный символ якобы дурных сторон женственности. Их герменевтическая энергия тратилась на довольно общий образ ведьмы, после чего они создавали контрдискурсивный вариант этого образа. Авторы, трактовавшие фигуру ведьмы более подробно и непосредственно (Мишле, Гейдж), направляли свою герменевтическую деятельность на конкретные исторические источники и содержавшееся в них понимание роли ведьм. Первой мишенью их внимания был «Молот ведьм» — с его взглядом на ведьм как на абсолютное (женское) зло. Это произведение, написанное в начале Нового времени, и стало главным объектом приложения их герменевтических усилий. Их новый взгляд на ведьм как на благородных бунтовщиц, пожалуй, отличался некоторым новаторством, однако мнение о ведьмах, которого придерживалось большинство людей в XIX веке, и так уже совершенно не совпадало с мнением Шпренгера и Инститориса (считавших ведьм опасной сектой дьяволопоклонниц, стремящейся просочиться в общество). Следовательно, истинное ниспровергательство гегемонической идеологии состояло в том, что в выдвигавшихся новых толкованиях давнего исторического явления весьма неблаговидная роль отводилась церкви и церковникам[2299].