Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Колонна вышла из села на вторые сутки после разговора со старостой — старики дружно решили, что через день снег прекратится. Колонна растянулась почти на километр, впереди танки и грузовики, за ними, вытянувшись в две цепочки, пехота. Эвзоны топают по колеям, пробитым танковыми гусеницами. Вьючных животных пустили в конце. Замыкающие мулы тащат что-то вроде больших суковатых борон. Сучья взрывают снег, маскируя пробитые техникой и людьми колеи. Переход даётся тяжело — видимость не больше десяти метров, косогоры, крутые подъёмы, в нескольких местах для техники приходится мастерить бревенчатые мостки, в одном — взрывать закрывший дорогу крупный камень. Прошли. Двадцать километров по карте, восемь часов в пути. Измученные люди нехотя заталкивают в себя горячий кулеш, в темноте ставят палатки, прижимаются друг к другу, чтобы согреться, и забываются тяжёлым, неспокойным сном. В караул заступают танкисты, спать отправляют только измотанных механиков.

К утру снегопад прекращается. Рядом с биваком Алексей видит довольно большое озеро — неправильный треугольник чёрной воды в заснеженных берегах. За озером — крыши домов. Ветер сносит на восток дымы из многочисленных печных труб.

— Если у меня заболел хоть один солдат, я утоплю проводника в этом озере, — сквозь зубы цедит Карагиозис.

— Я помогу, — Алексею очень хочется без затей придушить усатую сволочь, заставившую их ночевать в снегу.

Брахим подходит к ним, попыхивая своей короткой трубкой.

— Вам придётся немного подождать, партизаны должны подойти сюда, — обкусанный чубук в коричневом костлявом кулаке указывает на груду камней на склоне ближайшего холма.

— Хорошая дорога кончилась, дальше начинаются скалы. Там я пути не знаю, вас поведут вольные воины гор, — албанец гордо оглядывает открывающийся на севере пейзаж.

— Мулов и ружья мы заберём здесь. Нам пора назад, пока погода не испортилась, скажите, пусть аскеры быстрее дают наше оружие и скотину.

— Как ты думаешь, Алексий, если вместо мулов мы оставим здесь головы восьми усатых баранов, это будет достойной платой за обман? — голос капитана эвзонов спокоен и деловит, он не угрожает и не торгуется — спрашивает совета.

— Я думаю, этого будет мало. Давай сожжём ту деревню — наши парни замёрзли за ночь, погреются у огонька.

Старший проводник начинает выказывать признаки беспокойства:

— Аллах не любит нарушающих договор и лишает их помощи и защиты.

— Да, я знаю, — не спорит Карагиозис, — поэтому он не станет вас защищать.

Капитан отдаёт приказ, и через несколько минут его подчинённые приводят остальных проводников.

— Обман неверного не считается грехом, правда, Брахим? Старейшина избавил своё село от глупых гяуров, но ты-то остался с нами. — Георгий улыбается. — У тебя много детей? Жена сможет вырастить их одна?

Албанец растерялся.

— Я не знаю дороги через хребты! Клянусь, не знаю!

— А эти? — показал на односельчан проводника Алексей.

— Они тоже не знают…

Котовский подходит к проводнику, стволом трофейного автомата поднимает его подбородок, смотрит в глаза.

— Никаких партизан нет?

— Есть, — дёргается кадык на жилистой шее проводника, — Не знаю где.

Брахим, сейчас ты и десять наших солдат пойдёте в то село, — ствол автомата толкает албанца в скулу, поворачивает его голову в нужную сторону.

— Найдёшь нам настоящего проводника. Я даже дам тебе для этого ещё сотню ружей с патронами. Мулов не дам — можешь, отдать своих. Не найдёшь — разорву всех танками пополам, а половинки повешу на этих деревьях, помогу здешним воронам перезимовать.

Автоматный ствол опускается.

— Ты согласен, или мне заводить танки?

— Согласен.

Карагиозис провожает взглядом удаляющуюся цепочку людей.

— Мне кажется, эта усатая обезьяна не расстроилась, когда ты предложил сжечь селение.

Котовский пожимает плечами:

— В горах мало хорошей земли. Конкуренция.

— Алексий, может быть, мы всё-таки бросим твои танки?

Горы пугают — поросшая лесом, засыпанная снегом стена.

Котовский упрямо мотает бритой башкой:

— Я лучше попробую.

Следующие сутки слились в один чудовищный кошмар. Грязь под ногами, под гусеницами танков, кровавые мозоли от топора на ладонях. Рёв моторов, вопли командиров, треск расползающегося настила…

— Лопнули рессоры, оторван балансир и правый ленивец, — механик не смотрит в глаза, боится. Алексей поворачивается к командиру взвода:

— Пулемёты снять, топливо слить, боеприпасы распределить по машинам.

Снова стук топоров.

Пройдя четыре километра, они теряют три танка. Котовский так и не решил — всего три или целых три. И один грузовик. Греки вкалывают наравне с добровольцами, всё чаще танкисты орут по-гречески, и никого не удивляет яростно матерящийся эвзон. Бойцы греются у общих костров, едят из одного котла, делают общее дело — и делают его хорошо. К концу дня порыв, протащивший тяжёлую технику по местам, где верхом не каждый рискнёт проехать, захватывает даже проводников: парень-албанец мечется под дождём по грязному склону вместе с заряжающими и командирами танков, таскает тросы, на которых боевые машины вытягивают на очередной подъём.