Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Боец затаскивает ротного внутрь перекошенного сарая. Часть крыши провалилась внутрь, одна стена разъехалась ворохом брёвен. Большая часть постройки залита водой, но в дальнем углу есть сухое место. Ерофей морщится от боли — к левой ноге возвращается чувствительность. Стаскивает с лейтенанта сапоги, потом комбинезон. Штанины пропитаны кровью — срезает ножом. Рвёт на полосы свою нижнюю рубаху, бинтует изрубленные осколками ноги. Повезло ротному — рикошетом досталось, кости целы. Повторяет процедуру с левой рукой Клитина. Укутывает тело ротного в плащ, садится рядом, опирается спиной на стену сарая. В правой руке — пистолет. Светает. Дальше ползти нельзя. Пока. Можно отдохнуть. До вечера.

Майор Барышев сидит на башне командирского танка, сжимает нагрудный переключатель радиостанции. В темноте не видно, но косточки кулака побелели. Майор хочет отменить собственный приказ. Нельзя.

В наушниках треснуло:

— За моей машиной, в колонну, на максимальной, вперёд!

Странно, обычно снятый ларингофонами голос отличается от голоса живого человека. Узнать говорящего можно, но всё-таки разница есть. Голос Клитина всегда звучит одинаково. Почему-то одинаково неприятно. Что тут скажешь – лейтенант не девка, чтобы всем нравиться.

Справа засверкали вспышки дульного пламени – итальянцы со страху лупят из винтовок по перебравшимся через ручей танкам. Барышев подался вперёд, большой палец комбата словно прирос к тангенте…

Резкий, хлёсткий выстрел танковой пушки, хлопок разрыва. Очереди ДТ.

— Зря… — шепчет майор, но он здесь, а Клитин — на том берегу, ему виднее.

Танки Клитина, все четыре, прошли мимо остатков разбитого тяжёлыми снарядами моста, прорвались через село и скрылись за склоном холма, только звук моторов, отражается от скалистых обрывов, мечется над рекой.

— Да, не БэТэ, — вздыхает сидящий рядом Окунев. Опять мысли читает. Не батальонный комиссар, а натуральный Вольф Мессинг.

— Похоже, прорвались...

— Сглазишь, — шикает майор, и, будто по команде, над холмами взлетают сразу три осветительные ракеты. Несколько мучительных секунд кажется, что пронесёт, что этот свет — просто бессильная попытка итальянцев сделать хоть что-нибудь, вроде обстрела танка из винтовок. Потом ударили пушки.

— Осколочным! Живей, сука! Есть! Дава… — кто-то из командиров танков случайно прижал тангенту и его команды пошли в эфир.

Барышев заставил себя дослушать до конца, потом медленно стащил с головы шлем.

— Всё?

— Да. Ты сколько выстрелов насчитал?

— Больше десяти, меньше двух десятков, сперва залпами били – отдельные не разобрал.

— И пять выстрелов из сорока семи. Скорострельная батарея, в упор, из темноты. Дюйма три калибром.

— Плохо.

Майор сплюнул на землю, потёр виски.

— Хорошего мало. Придётся дуром переть, всем скопом.

— Пожгут танки, командир.

— Кто-то доберётся. Город надо взять. Пушки сомнём, греки остальное доделают. Собирай людей, комиссар, говорить будем.

Догорают костры, у которых комбат разговаривал со своими бойцами. Добровольцы расходятся по машинам с лицами злыми и сосредоточенными – задача ясна, трусов среди танкистов не нашлось, сумасшедших, желающих героически погибнуть в первых рядах – тоже.

Хотя… Это что за радостная рожа?

К Барышеву проталкивается боец из взвода связи, поскальзывается, взмахивает руками, чудом остаётся на ногах. Подбежал. Запыхался. Так торопился, что не сразу может выговорить рвущиеся из груди слова:

— Товарищ… майор… Вас … — хакает, как паровоз, понять невозможно.

Наконец боец делает усилие, собирается и выпаливает главное:

— Котовский на связи, просит вас, срочно!

Есть мнение, что бегущий командир в мирное время вызывает смех, а в военное панику. Глупости, применимые лишь к раскормленным тыловым крысам. Майор сам не заметил, как оказался у радийной машины, как выхватил у связиста наушники.

— Барышев у аппарата!

Глава 4. Здесь вам не равнина

Желающих говорить ветер заставляет поворачиваться к себе спиной — иначе слова рискуют, не сорвавшись с губ, провалиться в желудок.

— Кара, сколько у тебя бойцов на этом берегу?

— Четыреста пятьдесят восемь. А что?

— Ещё моих тридцать. Не получается триста спартанцев, лишних много.

Грек пожимает плечами.

— Хочешь войти в историю как второй Леонид?

Котовский улыбается:

— Для этого я слишком болтлив.

За сутки неугомонные приятели облазили долину от края до края. Греки перетащили трофейные пушки на новые позиции, деловито приспосабливают к обороне строения и каменные изгороди. Алексей половину танков установил на позициях эвзонов, остальные будут резервом для контратак.

За военными приготовлениями с тревогой наблюдают жители селения. Один из стариков битый час таскается за Карагиозисом, близко не подходит, но и дальше, чем на два десятка шагов не отстаёт. Вот и теперь маячит поодаль. Сидел бы дома, погода собачья — снег валит, холодно — ветер выдувает из организма остатки тепла, сырая одежда защищает плохо.