Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Наверно, снаряд попал в боеукладку — танк взорвался. Сорванная взрывом башня отлетела далеко в сторону.

Фашисты с радостными криками подхватили командира на руки.

«Жаль, что танков было только четыре»,— подумал Луиджи. «Ничего, завтра будут ещё». Слава, его великая слава была уже совсем рядом. Ха, он ещё подумает — пара ли ему пропахшая перегноем и фиалками[8] крестьянка!

Ползти надо там, где есть тень. Хоть паршивенькая, вихляющаяся. Её отбрасывают на освещённую пламенем двух горящих машин землю остатки танка младшего лейтенанта Синичкина. Ползти нужно медленно и осторожно, тела в чёрных комбинезонах, разбросанные вокруг — вот что осталось от тех, кто пытался спасаться бегом или просто подняться на ноги. Впрочем, Ерофей Жуков иначе теперь и не сможет — на одной ноге сильно не разбежишься. Левая не слушается совсем. А ещё этот…

Рядовой с ненавистью оглядывается назад, на тело ротного, которое он тащит на воняющем немытой овечьей шерстью войлочном плаще.

Он выжимал из танка всё, что допускала конструкция, и даже немного больше — хорошая, твёрдая дорога вела под уклон, и двадцать шестой шёл даже быстрее паспортных тридцати в час. Вёл танк, больше надеясь на чутьё, чем на глаза — видно было паршиво. Попадётся на пути большой камень или яма – всё, приехали. Глаза уже болели от напряжения. Хоть немного бы света, чуть-чуть… Будто кто услышал его мысли — дорогу, склон горы, волнующуюся поверхность реки залил химический свет. Привыкший к темноте боец на мгновение ослеп, потом впереди сверкнуло. Удар, ещё удар…

Жуков очнулся почти сразу. В голове звенело, с ушами неладно, будто вода попала — ни черта не слышно. Блевать и так охота, а ещё кровищей в танке воняет. И окалиной. Будто свинью в кузнице закололи. Левой стенки в отделении управления практически нет – броневой лист оторван и загнут наружу. Боец с трудом повернулся — левая нога онемела и не слушалась, заглянул в боевое отделение. Стервец Клитин сидел неподвижно, уткнувшись ненавистной рожей в пушечный лафет. А Муха где?

Ерофея всё-таки вырвало. У Васька не было головы — сквозь неё пролетел пробивший башню снаряд.

«Надо убираться отсюда. Полезут фашисты танки осматривать — и всё. Надо хоть пистолет у Клистира забрать — с одним наганом пробиваться неохота».

Боец потянулся к карману, в котором ротный носил трофейный пистолет. Нет, так не достать — он потянул тело лейтенанта в сторону, чтобы добраться до правого бедра, голова ротного мотнулась, Ерофей не услышал, почувствовал его стон. Живой?!

Жуков выругался про себя. Посмотрел на дыру в боту, на Клитина… Опять выругался, и выполз назад, на своё место. Потом вздохнул и дернул ротного за ноги, стаскивая с сиденья.

Тащить обмякшее тело за ворот, отталкиваясь одной ногой и одной рукой? Далеко не уйдёшь. Фашисты почему-то не торопились к подбитым машинам. Ерофей понял – боятся взрыва горящих танков. Боец выругался и пополз обратно. Вернулся с войлочной скаткой, зубами разорвал колючий шпагат, раскатал материю и перевалил на плащ так и не очнувшегося командира. Вытащил у него из кармана пистолет, сунул себе за пазуху. Оглянулся на лежащие вокруг тела, вцепился зубами в сваляную шерсть и пополз к реке — тень ведёт только туда.

Взрыв, через минуту — ещё один. Вокруг падают обломки брони и части оборудования. Тяжёлые, от близких ударов содрогается грунт. Вот звука от падения нет. Взрывы тоже бесшумны, вспышка, толчок воздуха — и всё. Странно. Только думать об этом некогда. Надо ползти — вдоль берега реки, к своим. Скоро итальянцы полезут к подбитым танкам — собирать трофеи. Пока между контуженым бойцом и его подбитой машиной чуть больше ста метров. Зато взрывы погасили огонь, стало темно. Ерофей ползёт, как заводной — толкается здоровой ногой, помогает себе руками. Согнуться, схватить и рывком подтащить «прицеп». Пять раз сделал – метр пути позади. Болят челюстные мышцы — первый десяток метров Жуков волок раненого командира зубами. Потом челюсти разжались, и рядовой рискнул ползти на боку. Повезло. Их не заметили. Хреново, что слух пропал. В темноте без слуха — капец.

Подтянуться руками, оттолкнуться ногой. Обернуться, рывок — подавшийся ещё на два десятка сантиметров груз. Какого чёрта он тяжёлый такой? Может, подох? Мертвецы всегда тяжёлые… Ерофей накрывает ноздри ротного ладонью. Дышит, сука. Нельзя бросать. Подтянуться руками, оттолкнуться ногой. Что-то тёмное впереди. Под ладонью мокрые брёвна. Какая-то постройка. Почему наполовину в воде? Хрен его знает, но можно заползти — перевести дух и перевязать Клистира. Не то, в самом деле, окочурится. От потери крови. Зря, что ли, тащил?