Инодин - В тени сгоревшего кипариса

Задержавшийся на поехавшем под гусеницами грунте танк выбрался наверх как раз на фланге роты тридцатисемимилиметровок. Думать времени нет, и Арунас, поймав в прицел вражеского офицера, инстинктивно стреляет из пушки. Потом несколькими очередями опустошает диск пулемёта, благо расчёты игрушечных немецких пушечек выстроены в одну линию. К лязгу затвора перезаряженного пулемёта добавляется скрежет сминаемого гусеницами металла. Выстрел из пушки, пулемётные очереди, скрежет, разбегающиеся фигурки в непривычных касках.

— Второй — один, я Адамкус, слява немцев танки! Много танки!

С танками Котовский разберётся, Арунасу некогда — справа пятью чадными кострами горят машины ребят его роты, а из-под гусениц крысами разбегаются их убийцы.

— Души сук, души! — сержант поливает немцев свинцом, танк вминает в землю хрупкие тела пушек, и лишние слова не нужны, экипаж без команд понимает друг друга, он превратился в Змея Горыныча, трёхголовое, но единое существо, одержимое жаждой мести. Лязгает по броне и отлетает в сторону граната, взрывается в траве, осколки лишь царапают краску. Ещё одна пушка сминается под гусеницами…

Семидесятипятимилиметровый фугасный снаряд взрывается на боковой броне башни, двигатель глохнет, и в замерший танк попадает сразу несколько бронебойных болванок. Вспыхивает бензин, в разгоревшемся костре сначала трещат патроны, потом детонирует боекомплект орудия. Ни один люк танка не открылся.

— Отлично, Гюнтер, с первого выстрела!

— Мы вовремя, эти греки здорово дрались!

— Они были крепкие парни, Отто, но их слишком мало, чтобы нас остановить.

— Несколько штук успело сбежать к реке.

— Пускай. Парням из шестнадцатой тоже надо повесить на башни несколько скальпов.

***

Когда в наушниках смешались крики командиров подбитых танков, Котовский сработал механически, будто в мозгу включился какой-то прибор. Бездушный агрегат заменил растерянного, смятого Лёху, жестяным голосом отдавал команды, вертел рукояти наводки, стрелял из пушки и пулемёта, а где-то внутри, разрывая сердце, в истерике метался обделавшийся человек. Не капитан Котовский — вбитые за годы службы рефлексы спасли роту от окончательного истребления.

Как потом сумел вспомнить Алексей, миномёты они всё-таки снесли — их позиция оказалась на кратчайшем пути, по которому можно было удрать с линии огня противотанковых пушек. Изгиб местности спрятал от обстрела, но слева открылась дорога, по которой сплошным потоком двигались танки и грузовики. Серые, чужие. Хорошо, немцы оказались достаточно далеко — стреляли неточно, в танк Котовского угодил только один снаряд небольшого калибра, крепкая французская броня выдержала. Этого не может быть, но в воспоминаниях Алексея его танки летели не хуже БТ последних выпусков, маневрируя и отстреливаясь на ходу. Проскочили в очередную ложбину, посчитались. Котовский-человек взвыл — понял, сколько парней осталось там, на склоне холма из-за его дурацкой и неуместной лихости. Котовский-механизм спокойно отметил, что в строю осталось семь танков, и нужно срочно прорваться к своим, потому что массу войск, накатывающую с севера, ему не то что остановить, задержать толком не получится.

Впрочем, путь назад им уже отрезали — на очередную колонну танков и бронетранспортёров напоролись, выскочив с тыла. Обстреляли, кого-то подожгли и удрали ещё дальше к реке раньше, чем немцы опомнились. Этот вынужденный маневр спас жизни полусотне греческих зенитчиков, прикрывавших от налётов мост через Вардар. Греки ещё отбивались, но немецких мотоциклистов было в три раза больше. Одними винтовками против пулемётов и миномётов много не навоюешь, а три немолодых шведских трёхдюймовки без щитов против многочисленной и грамотной пехоты не аргумент.

Фрицы танков противника с тыла не ждали и отпора дать толком не смогли, хотя сопротивлялись отчаянно. Танкисты расстреляли их с расстояния в сто-двести метров, греки ударили со своей стороны — остатки вражеской пехоты разбежались, но спаслось немного.

— Архимед Михаилос, за командира батареи, — подносит ладонь к кепи молоденький греческий офицер. — Спасибо, я уже слышал пение ангелов на небесах, и тут вы.

Грек невысок, щупл, традиционно носат, на удивление безус.

— Капитан Котовский, командир остатков танковой роты.

Доброволец не говорит ничего обидного или неверного, но у лейтенананта Михаилоса холодок пробегает вдоль позвоночника. У танкиста нет лица — неживая маска, лишённая даже подобия мимики — только губы шевелятся, выпуская тусклые, лишённые эмоций слова. Архимед проводит ладонью по лицу. Да нет, не может быть, показалось, просто лицо собеседника покрыто толстым слоем пороховой копоти.

— Лейтенант, у нас есть минут десять, в лучшем случае полчаса. Потом сюда придут немецкие танки. Много.

Котовский перехватывает взгляд, брошенный греком на его технику.

— Намного больше, чем их у меня осталось. У вас бронебойные снаряды есть?

— По пять штук на орудие. И ещё пять штук от разбитого. Всего двадцать.