Иностранная литература: тайны и демоны

Великое значение этого романа состоит в том, что он обозначил новый тип литературы, в том, что он воюет против всякого пафоса, и в том, что он создал одного из самых значимых героев. Действительно, одиссея XX века – это одиссея идиота. Кстати, переписать языком Гашека гомеровскую «Одиссею» не составляет большого труда. И больше того, нечто подобное с вергилиевой «Энеидой» уже проделал в 1798 году Иван Петрович Котляревский, чья «Енеида, на малороссийский язык перелицованная» – классический пересказ величайшей героической поэмы языком человека, который больше всего озабочен жраньем и обратным процессом. Собственно, ничего другого там герои не делают. Ну еще дерутся довольно изобретательно, хватая друг друга за свои древнеримские чубы.

Остался один вопрос, который, думаю, решает Валерий Фокин в своей постановке «Швейк. Возвращение».

Итак, роман Гашека констатирует главную вещь: время героев кончилось. Настала эпоха человека массы, который одинаково не способен противиться добру и злу и одинаково не загорается ни от чего. Его нельзя утопить, но нельзя и поджечь. Грубо говоря, это стихия победившего дерьма, которое само по себе не является отравляющим веществом – оно отравляет исключительно атмосферу. Но вместе с тем притерпеваешься, как сказано, принюхиваешься. И вот вопрос: этот обыватель, этот Швейк, которого нельзя поднять ни на благое, ни на злое дело, который одинаково сопротивляется войне, строительству социализма, добру, восстанию, религии, потому что отношение к религии у Гашека и Швейка такое же, как к войне, – ужас и отвращение, – вот такой человек – хорошо это или плохо? Швейк, который пришел как новый Александр Македонский, о чем пишет Гашек в предисловии к первой части, – он лучше героев былого, романтических персонажей? Ведь Швейк всей душой антиромантик, и Гашек – антиромантический автор. В свое время Новелла Матвеева мне говорила: «Бойтесь романтизма, главным романтиком XX века был Гитлер». А Лидия Яковлевна Гинзбург, когда я, служа в армии, в увольнение к ней ходил, мне говаривала: «Романтизм надо уничтожить». И действительно, где романтизм – там война, там разнообразные фетиши, принципы, правила, убийства, но где Швейк – там ризома, там пространство не пойми чего, там перловая каша, плавно переходящая в дерьмо. Так что вопрос остается без ответа.

Многие сегодня говорят, что швейки составляет подавляющее большинство современного российского населения. Невозможно поднять этих людей на восстание, но невозможно сделать из них и фашистов. В этой зловонной среде бродят какие-то духи хтонического зверства, требующие либо восстановить Новороссию, либо истребить половину населения, либо устроить войну с Западом из-за недопуска наших на Олимпиаду, но стихия фекалий и мочи топит в себе любой их героический порыв. С другой стороны, этих людей нельзя поднять и на великое строительство, нельзя мотивировать их ничем прекрасным. В сущности, Гашек первым предсказал то безвременье, в котором мы будем жить, – мир даже не победившего Швейка, Швейк не может победить, – а мир выжившего Швейка. Впрочем, в войнах XX века победитель – уже фигура весьма условная. Был победитель в схватке с фашизмом, потому что фашизм был безусловным злом, но в войне 1914 года победителя не было, она была страшна именно своей беспричинностью и абсолютным абсурдом:

– Убили, значит, Фердинанда-то нашего. <…>

– Какого Фердинанда, пани Мюллерова? – спросил Швейк, не переставая массировать колени. – Я знаю двух Фердинандов. Один служит у фармацевта Пруши. Как-то раз по ошибке он выпил у него бутылку жидкости для ращения волос; а еще есть Фердинанд Кокошка, тот, что собирает собачье дерьмо. Обоих ничуточки не жалко.