Иностранный шпионаж и организация борьбы с ним в Российской империи (1906–1914 гг.)

Второе заключение. Интенсивность и целенаправленность обследования амурского железного пути, соединявшего малозаселенную и слабо защищенную восточную окраину России с ее европейской частью (весь военно-индустриальный комплекс, наибольшая концентрация сухопутных сил, наличие мобилизационного резерва и пр.), была вызвана желанием военных властей Японии проанализировать ее военно-пропускную способность. Выяснение этого индекса позволило бы спрогнозировать примерное количество армейских эшелонов, способных за расчетную единицу времени прибыть на конкретную станцию предполагаемого дальневосточного театра военных действий. А сумма эшелонов (вагонов), в свою очередь, могла дать точные данные по ожидаемой численности воинских частей, артиллерии, боеприпасов и тылового имущества. Подобный ход военной мысли помогал оценить объективные преимущества (в живой силе, вооружениях и запасах) враждующих сторон задолго до их фактического столкновения на полях сражений и шансы каждого из противников на победу.

Третье заключение. Содержание новостной заметки издания «Новая Русь», вкратце приведенное выше, возымело не только резонанс, но и, по всей видимости, создало прецедент во взаимоотношениях государства и прессы. В то время как русская разведка (при Главном управлении Генерального штаба и штабах войск 12-ти военных округов), как утверждает Н.В. Греков[395], скептически относилась к возможности получения интересных сведений об иностранном шпионаже из газет, высшая исполнительная власть в лице П.А. Столыпина имела особое мнение. Премьер-министр не только ежедневно знакомился со столичной прессой (следил за отношением общественности в том числе к злободневным военным вопросам), но и прислушивался к некоторым из ее авторов, а порой незамедлительно реагировал. Публикация в «Новой Руси» о целевой (скорее разведывательной) командировке в Амурскую область японских инженеров стала поводом для его переписки с министром путей сообщения. Из ответного письма № 14948 министра С.В. Рухлова от 24 сентября 1909 г.[396] видно, что, во-первых, информация репортеров подтвердилась, и указанные ими лица действительно в августе проезжали на пароходе по рекам Амур и Шилка (но «в районе линии не были»). Во-вторых, к их предстоящему приезду, если верить сообщению инженера Подруцкого (подчиненный С.В. Рухлова), отнеслись с не меньшей степенью серьезности. Являясь руководителем строительства западной части Амурской железной дороги, он распорядился о недопущении на линию постройки японских визитеров. А так как эта реакция произошла заблаговременно – в июне месяце, – можно догадаться, что ее побудителем были не столько петербургские газеты (которые, кстати, выписывали и в удаленных уголках страны), сколько местная пресса. При этом серьезные новости о предполагаемом японском шпионаже (допускаем, что их первоисточником могли быть жандармы или военные) становились для наиболее ответственных государственных чиновников сигналом к принятию решительных контрмер.

Однако столь энергичные действия представителей высшего и местного уровней исполнительной власти, на наш взгляд, носили эпизодический характер и касались обеспечения безопасности отдельно взятого глобального проекта («стройки века») в силу его дороговизны, масштабности и ориентированности на решение военно-стратегических задач за Уралом.

Внимание Главного штаба Японии было приковано не только к Амурской железной дороге. Под прикрытием «военного туризма» (слабо контролируемое курсирование иностранных (японских) офицеров, прибывших в Россию якобы с целью изучения ее языка, истории, культуры) японские агенты изучали военные и административные центры. Судя по секретной телеграмме от разведывательного отделения Главного управления Генерального штаба военным и жандармам Омска с просьбой организовать негласный надзор за лицами, подозревающимися в причастности к шпионажу в пределах Омского округа, только 13 апреля 1907 г. из Японии в Харбин, Иркутск и Европейскую Россию выехали четыре офицера: Морихару, Шикий, Кимнимичи, Такаяма[397]. В Историческом архиве Омской области мы обнаружили и более убедительный пример, свидетельствующий об использовании японцами практики «военного туризма» в отдельных сибирских городах. По данным, которыми располагал штаб Омского военного округа, 20 июля 1908 г. из Благовещенска в Иркутск на пароходе «Сибирь» проследовал японский капитан Фукуда (он же Фукумадза). Будучи офицером для поручений при разведотделении Главного штаба военного министерства Японии, он был командирован во Владивосток с целью изучения русского языка и «ведения разведки в пределах России»[398].