Инсбрукская волчица

Ключ мне принесла словоохотливая соседка. Я попросил её сынишку сбегать в полицейский участок, чтобы известить о своём прибытии местную полицию, и вошёл в дом.

Здесь всё ещё стоял устойчивый запах угарного газа, несмотря на то, что окна, расположенные очень высоко, были распахнуты.

– Вот здесь, их бедняжечек, и нашли, – тарахтела сердобольная женщина, указывая на тяжёлую старинную кровать, – лежат рядышком, как голубки, я сама видела!

Женщина явно не знала, кем были новые жильцы дома.

– А не слышали ли вы в тот вечер чего-то подозрительного, – спросил я.

Соседка помолчала, припоминая, потом решительно покачала головой:

– Нет, ничего такого не было. Всё, как обычно. Я вечером пришла из церкви, ужин мужу подала (он у меня фонарщик, приходит поздно), ставни закрыли и спать легли. А соседей я в тот вечер не видела. Они вообще не слишком-то общительные были. Я в первый день подошла, спросила, не нужно ли чего, так она мне даже не ответила, просто дверь перед носом закрыла.

Вот так. С холма в дом Зигелей мог спуститься полк солдат, соседи бы не обратили внимания. «Ставни закрыли и спать легли».

Я медленно продвигался по дому, обращая внимание на каждую мелочь. Нераспакованные ящики и корзины стояли то здесь, то там. Из них как будто наугад были выдернуты какие-то вещи и брошены там же. Вот штора из гостиной дома Зигелей в Инсбруке, красивая вещь, перекинута через спинку стула. Видимо, хозяйка хотела её повесить, а потом почему-то передумала.

Вот альбом семейных фотографий под кроватью. Я подошёл и открыл его посередине. На месте некоторых фотографий зияли пустые места. Наверное, родители сожгли все фотографии Анны после того, как написали письменное отречение.

Я подошёл к камину и пригляделся к золе.

– А вьюшки были совсем закрыты, – продолжала делиться информацией соседка, – разве можно вьюшки закрывать, когда камин ещё топится?

– А что, камин топился? Вы это точно знаете? – спросил я.

– А что тут знать? Конечно, топился. Холодно в тот день было, нельзя было не топить, да и дым из трубы у них шёл вечером. Я видела. А утром ещё дымилось в камине. Чувствуете, какой тут до сих пор запах?

Да. Запах. Я присел на корточки перед камином. Поверх сгоревших дров лежала кучка сожжённых бумаг. Бумаги были совсем чёрные, но если повезёт, может быть, мы сможем восстановить их содержание хотя бы частично. Я вытащил из своего чемоданчика пинцет и осторожно, почти не дыша, подцепил верхний листок. Поднеся его к глазам, я увидел, что листок вряд ли представлял собою одну из сгоревших фотографий. Скорей всего, это была просто записка. Я, встав на цыпочки, прикрыл высокое окно, чтобы случайный ветерок мне не помешал, и положил невесомый кусочек на стол. На тёмно-сером фоне виднелись более чёрные буквы. Разобрать мне удалось только одно слово «чудовище».

Соседка, затаив дыхание, следила за моими манипуляциями. Она по ходу дела уже рассказала мне маловразумительную историю о каком-то неупокоенном младенце, убийство которого в этом доме совершила непутёвая мать, и о каком-то проезжем страннике, который в этом доме сгинул. Так что, когда пришли двое местных полицейских, я был весьма рад избавиться от общества этой доброй женщины.

Мнение местной полиции о смерти Зигелей было однозначным – несчастный случай. Приезжие просто берегли тепло, рано закрыли каминные вьюшки и отравились угарным газом. Такое случается сплошь и рядом. Местная полиция была извещена о личностях приезжих, но это не производило на неё особого впечатления.

Для меня же этот факт был главным. Как и слово «чудовище», которое мне удалось прочитать на сгоревшей записке. Было заметно, что сгоревший листочек бумаги был совсем маленьким. Скорей всего, половина обычного почтового листа. Что ещё можно было уместить на нём, если учитывать, что буквы были весьма крупными?

Я вернулся в гостиницу и стал размышлять, представляя, как всё было.

Первой реакцией на известие о том, что преступление совершила их дочь, со стороны Зигелей было неверие в происходящие. Йозеф Зигель, сопровождая Анну в полицейский участок на допрос, был искренне возмущен нападками со стороны родителей погибших девочек. Хотя уже тогда, он, как человек явно не глупый, не мог не обращать внимания на некоторые совпадения. Наверное, он обдумывал эти совпадения про себя, не делясь своими мыслями с женой.

Катарина, как женщина прямая и цельная, наверняка даже мысли не допускала о виновности дочери до того утра, когда они обнаружили, что Анна исчезла из дому. Думаю, именно Йозеф убедил жену, что дочь является преступницей. Поэтому они и уехали так быстро. Оставаться в городе им было не только невыносимо психологически, промедление могло быть просто опасным для их жизней. Разгневанные горожане вполне могли устроить самосуд.