Инспекция. Число Ревекки

– А дай тебе такую власть, что сделаешь? На что будешь способна? До конца знаешь себя? Страшную чашу они испивают: только боль да страх. И представить тебе нельзя, что за мучение, когда вся твоя жизнь – ложное.

Опешив, Кася уставилась на женщину.

– Да чтоб захлебнулись они из той чаши! – тихо, но с ненавистью выдохнула она, не найдя, что больше сказать.

– Уже поперхнулись, не переживай, уже убоялись. Но таков их путь. И наш тоже. Идти надо, раз привели себя к нему.

– Себя?! Не приводила я себя на эту дорожку! Перестреляла бы всех, кто нас сюда притянул, ясно?! Была б моя воля, я б за тыщу километров отсюда была сейчас!

– Вот потому и нет твоей воли на это! Кто устроил такой мир? Мы и устроили. Один другим управляет, если силу за собой чувствует, а тот, другой, голову пригибает, если силу первого тоже чувствует. А как другой в силу войдет, в отместку то же самое ему творит. Зло на зло! Тысячи лет так делали! Ты вникни, глупая, – злом уничтожать зло и насилием прекращать насилие. То на то, а в конце выходит вдвойне! Домножилось до такой степени, что человек человека в печь кидает. Так, может, хоть немного пожить по-иному?

Кася посмотрела на Ревекку, будто хотела удостовериться, слышит ли она то же самое. Та молчала.

– И смириться с собственной смертью по чужой воле? – в какой-то оторопелой ярости проговорила Кася.

– «Видел все ловушки, врагом расставленные на земле, и сказал со вздохом: "Кто сможет их обойти?" Тогда услышал голос, сказавший: "смиренный"». Так говорил преподобный Антоний Великий… Цену достоинства уже знаем: вон она вся, – и женщина кивнула на ряд нар, уплывавший в темноту, – так почему б не узнать цену смирения? Вдруг уймем уничтожение у себя в уме и оно прекратится на земле?

Кася смотрела на женщину как на чумную. Ревекке подумалось, что Кася сейчас грубо ее обругает.

– Смирение, значит. Смирись… А чего церковь ваша первая же отвечает на зло злом, а?! А то она не знает и про гонения, и про… Ой! – Кася снисходительно махнула рукой. – Много могу говорить! Какой средневековый собор обходился без предписаний против евреев? Кто первый выдумал евреев ограждать стеной от остальных, как не церковь? Кто первый метку желтую нам дал?[76]

Кася все более распалялась.

– Я уж молчу про инквизицию, – скривив губы, говорила она, – эти-то хорошо понимали, как быстренько заставить человека Бога бояться. Это, значит, смирение, про которое ты талдычишь? Церковники ваши сжигали тех, кто мыслил иначе! А кто сжигал? Те сжигали, которые проповедовали, мол, «не убий»! Вера ослепляет человека – и человек творит страшное. А святоши? Они всегда действуют одинаково: озлобляют народ против других, которые в другого бога верят, а значит, таких и пытать, и убить не грех. А мне до богов дела нет. У каждого бога жертвенник имеется, и за каждого бога убивают почем зря.

– Верно говоришь! – с верхних нар свесилась узница, слушавшая их разговор. – После прихода к власти фюрера кто первым прибежал к нему с приветствием, льстивым и смиренным? Кардинал Бертрам, архиепископ Бреслауский! Будто не он до этого преследовал и отлучал национал-социалистов! А потом вдруг стал строить из себя всеблагого, узревшего истину в новой власти.

Кася даже не посмотрела на говорившую. Все ее внимание было обращено к женщине с длинными ресницами.

– Я ж разве спорю против Завета? Я его что, ругаю, что ли? Не дикая, заповеди знаю, Моисеевы и Христом восполненные! Не убий – не забирай, значит, чужую жизнь. Не ври – это есть «не говори ложного». Не бери, чего тебе не дадено. Слова-то добрые, хорошие, но делается-то все обратное, не по истинному учению, а наоборот! «Зуб за зуб» – церковь по такому закону и живет, а про непротивление сама же и позабыла! И даже раньше закона этого успевает: у нее еще зуб не отняли, а она уже лезет чужой увечить. Сама учреждает и борьбу, и воинство для нее. Но с именем Христа, это уж непременно! Я ж, когда маленькая была, читала катехизис. Так он с детства поучает, что если тебе по должности положено убивать людей, то это уж не грех, а правосудие. Так вот, в два конца, да? Везде лазейку найдете, да? Учите жить по написанному, а сами живете… а сами они живут… по хотению! И только обходят как могут это самое-то, написанное. Была, да вся вышла, ваша церковь. Одни постройки с лепниной да позолотой остались. Да эти вот… – Кася изобразила священников в длинных одеждах и с усами и бородами неожиданно смешно: как будто натянула робу до земли, а под носом зашевелила пальцами, словно это волосы, и вокруг рассмеялись. – Ага, эти… работники! Тешат народ в дни великих праздников песнопением! А по правде направлять людей к свету им недосуг. Заняты расколами и спорами: служить литургию на хлебе из пресного теста или на квасном?[77]

– А еще моя няня все ходила спрашивать к святому отцу, положено есть птицу зарезанную или удавленную? – вспомнила Ревекка.