Институт

— Я не знаю этого слова. Я устала. Важно то, что эти дети используются для устранения определенных людей. Иногда это выглядит как несчастный случай. Иногда это выглядит как самоубийство. Иногда как убийство. Но за этим всегда стоят дети. Этот политик, Марк Берковиц? Все те же дети. Джанги Гафур, тот человек, который якобы случайно взорвал себя на своей фабрике по изготовлению бомб в провинции Кундуз два года назад? Это были дети. И много других, за мою бытность в Институте. Вы бы сказали, что в этом нет ни рифмы, ни смысла — шесть лет назад это был какой-то аргентинский поэт, который проглотил щелочь — и я не вижу, но должен был быть, потому что мир все еще стоит на месте. Я как-то слышала, как Миссис Сигсби, она же Большой Босс, говорила, что мы похожи на людей, которые постоянно вычерпывают лодку, которая иначе утонет, и я ей верю.

Морин еще раз потерла глаза и наклонилась вперед, пристально глядя в камеру.

— Им нужно постоянное поступление детей с высоким уровнем НФГМ, потому что Задняя Половина их выматывает. У них бывают головные боли, которые становятся все сильнее и сильнее, и каждый раз, когда они видят Огни Штази или видят доктора Хендрикса с его бенгальским огнем, они теряют все больше своей сущности. В конце концов, когда их отправляют в Парк Горького — так персонал называет Палату А, — они становятся похожими на детей, страдающих слабоумием или прогрессирующей болезнью Альцгеймера. Им становится все хуже и хуже, пока они не умирают. Обычно это пневмония, потому что они специально поддерживают в Парке Горького низкую температуру. Иногда так бывает… — Она пожала плечами. — О Боже, как будто они просто забыли, как сделать следующий вдох. Что касается избавления от трупов, то в Институте есть современный крематорий.

— Нет, — тихо произнес шериф Эшворт. — Боже, нет.

— Персонал в Задней Половине работает в том, что они называют продолжительными колебаниями. Несколько месяцев работы и несколько месяцев отдыха. Так и должно быть, потому что атмосфера там токсична. Но поскольку ни один из сотрудников не имеет высоких баллов НФГМ, для них процесс идет медленнее. На некоторых гул вообще не влияет.

— Там на постоянной основе работают два врача, и они оба потихоньку сходят с ума. Я знаю, потому что я там была. Горничные и уборщики имеют более короткие промежутки работы между Передней Половиной и Задней Половиной. То же самое с персоналом кафешек. Я знаю, что это все тяжело принять, но это все, что я могу сейчас сделать. Мне нужно идти, но я хочу кое-что тебе показать, Люк. Тебе и тому, кто может смотреть это вместе с тобой. На это трудно смотреть, но я надеюсь, что вы сможете, потому что я рисковала своей жизнью, чтобы это снять.

Она судорожно вздохнула и попыталась улыбнуться. Люк начал плакать, сначала беззвучно.

— Люк, помочь тебе с побегом было самым трудным решением в моей жизни, даже теперь, когда смерть смотрит мне в лицо и ад, я не сомневаюсь, ожидает по другую сторону. Это было тяжело, потому что лодка может затонуть, и это будет моя вина. Мне пришлось выбирать между твоей жизнью и, возможно, жизнями миллиардов людей на Земле, которые зависят от работы Института, даже не подозревая об этом. Я предпочла тебя всем им, и да простит меня Господь.

Экран стал синим. Таг потянулся к клавиатуре ноутбука, но Тим схватил его за руку.

— Подожди.

Последовала череда помех, заикание звука, а затем началось новое видео. Камера двигалась по коридору с толстым синим ковром на полу. Раздавался прерывистый скрежещущий звук, и время от времени изображение прерывалось темнотой, которая приходила и уходила, словно работала заслонка.

Она снимает видео, подумал Люк. Снимает через дырку, которую проделала в кармане своей униформы. Этот скрежещущий звук — это ткань, трущаяся о микрофон.

Он сомневался, что мобильные телефоны вообще работают на прием и передачу в глухих лесах Северного Мэна, но предположил, что на территории Института они запрещены абсолютно, потому что камеры телефонов все равно могут снимать. Если бы Морин поймали, она бы не просто лишилась зарплаты или работы. Она действительно рисковала своей жизнью. От этого слезы потекли еще быстрее. Он почувствовал, как офицер Гулликсон — Венди — его обняла. Он с благодарностью прислонился к ней, но не отрывал глаз от экрана ноутбука. Вот, наконец, и Задняя Половина. Вот чего ему удалось избежать. Здесь, несомненно, сейчас находился Эйвери, если предположить, что он еще жив.

Камера миновала открытые двойные двери справа. Морин быстро повернулась, давая зрителям возможность увидеть кинозал с двумя дюжинами мягких кресел. Там сидела пара ребятишек.

— Эта девушка курит? — Спросила Венди.

— Да, — ответил Люк. — Наверное, им разрешают курить и в Задней Половине. Эта девушка — одна из моих подруг. Ее зовут Айрис Стэнхоуп. Они забрали ее до того, как я сбежал. Интересно, жива ли она еще? И в здравом ли она уме, если это так?