Институт репродукции

Дальше, обрывочно и глухо, как сквозь сон, вспоминается мне, как мы с Костей обменивались телефонами. Как я отговаривала его ехать меня провожать и обещала немедленно позвонить ему, вот только как следует отосплюсь. Как он тоже чего-то мне обещал, не помню точно чего. Как мы целовались на остановке (не помнить первого поцелуя! Ну, Муравлина, ты даешь!). Как я ехала долгий нескончаемый путь домой, и в животе у меня трепыхались бабочки. И постоянное чувство, что до фига всего важного произошло, и нужно будет со всем этим потом разобраться на свежую голову.

А дома мама огорошила меня сообщением, что ей надо немедленно уходить, а у Марфы со вчерашнего вечера схватки, и чтоб я тут побыла пока начеку, и немедленно свистнула ей, если что.

– Может, это вообще еще ложняки, – деланно-бодрым голосом говорила мама, пихая одновременно в сумку какие-то мелкие предметы первой необходимости.– Я ее часа два назад смотрела – там раскрытия никакого, шейка правда, мягкая, но ведь первые ж роды, кто петь знает, насколько это все затянется!

– Ма-ам, – жалобно протянула я, чувствуя, как тяжелая ответственность привычно валится мне на плечи. – Может, теть-Вере Красиной позвоним? Ну, так просто, на всякий пожарный.

Тетя Вера была маминой коллегой по клубу и ближайшей подругой. Собственно, тетя Вера принимала нас всех.

– Зачем? – мама изогнула домиком брови. – А то ты, можно подумать, не акушерка? Если что – я уверена, прекрасно справишься и без меня. И вообще, я скоро.

Перекинув сумку через плечо, мама быстрыми шагами подошла к Марфе, покачивающейся, как балерина, на носочках у подоконника, смотрящей куда-то вдаль, за линию горизонта, и никак не реагирующей на наш разговор – точно не о ней говорили, обняла ее, с несвойственной нежностью привлекла к себе, поцеловала в лоб. Повернулась, пошла к двери, на ходу приобняла и меня, клюнула как-то неловко, сухими губами в щеку.

– Пока, девчонки, не скучайте тут без меня!

Входная дверь хлопнула, по ступеньками крыльца простучали каблучки, звякнула в отдаление калитка.

– Му-у-у! – громко и протяжно пропела Марфа, вцепившись пальцами в подоконник и не переставая раскачиваться.

– Марфа, тебе больно? – встревоженно поинтересовалась Варька, высунувшись из детской.

– Не, малыш, это я так, для кайфа! – заверила ее Марфа, не отрывая взгляд от окна.

– А, ну тогда ладно. – Варькина голова исчезла. Через несколько минут из-за закрытой двери до меня донеслось, как Варька со знанием дела объясняет бестолковому брату:

– Вот видишь, Вась, а я тебе говорила! Женщины, они, когда рожают – поют. Мне мама рассказывала. Чем лучше поют, тем быстрей ребенок родится.

– Да-а? А если у кого слуха нет? Или голоса? Так ведь тоже бывает? – сомневался недоверчивый Васька, которого не так давно отказывались принимать в музыкальную школу.

– А тебе что мама сказала? Слух и голос развиваются!

– И потом – то женщины. А то – Марфа. Наша Марфа – она разве женщина?

– А кто тогда? Мужчина, что ли? Вот бестолковый!

Я заглянула в мамину комнату. Где-то там, посреди вечного бардака прятался доплер. Но сверху он нигде не торчал, а лазить по ящикам я постеснялась.

У меня в комнате тоже была своя маленькая акушерская укладка —на всякий пожарный случай. Ну, например, вдруг кто-то припрется ночью, в родах и без звонка, по чьей-то наводке, а маму опять куда-нибудь унесут черти, вот как сейчас, и придется мне за нее отдуваться. Доплера своего у меня, конечно, не было, а только старый, еще прабабушкин металлический фетоскоп, стерильные зажимы, ножницы, шелк нулевого нумера, шприцы и пара ампул окситоцина. Кусочек чистой пеленки.

Ладно, прорвемся, где наша не пропадала!

– Марфа! – я потрясла ее за плечо. – Ты вот чего мне скажи – ребенок у тебя шевелится?

– Что? – она как бы не совсем очнулась. – А, ну да, конечно. Шевелится, а как же иначе!

– Ну и хорошо. Тогда я пока пойду спать, а ты, если что, сразу меня разбудишь. Хорошо?

– Ммы-ы-ы – промычала Марфа, по прежнему не отрывая взгляд от окна, и я оставила ее в покое. Среди маминых подруг такое состояние роженицы называют окситоциновым кайфом. Вещь ценная, можно сказать, Б-жий дар. Причем поломать его очень просто, а вот вернуть назад почти невозможно.

И я провалилась в сон. Мне снился Костя, он вылезал из моего телефона, и гнал что-то философское о ценности и быстротечности человеческой жизни. Мне снились Главный и Старшая – они ругались на меня, и требовали, чтобы я срочно шла принимать роды у какого-то мужика, причем во сне этим мужиком почему-то оказывался Игорь. Мне снилось, что я опять маленькая, и должна вовремя уложить спать сестренку, но она почему-то не засыпает, а все время вскакивает и хихикает, как я не придавливаю ее к кровати, как не набрасываю на нее одеяло, и во сне я знала, что мама вот-вот вернется, и будет сердиться, что вот, поздно, а Марфа еще не спит.

Меня разбудила Варька. За окном были сумерки. На серо-голубом небе слабо проступал серебряный диск луны.