Институт репродукции

А некоторые еще говорят – знаешь, какая у нас жизнь? Как на душе иной раз мерзко бывает? А помолишься, и вроде как отпустило. А кто уж там и чего отпускает – какая, в сущности, разница?

Лозунг АНРПЦ – «Пустите детей приходить ко мне». Здесь принимают всех, не спрашивая, как происходило зачатие, и какого ты сам был пола в позапрошлом году. Кого это волнует, если Б-г любит всех? Кстати, это единственная в России Церковь, где венчают гомосексуалистов.

У Института своя часовня – пристройка позади здания, с фасада ее не видно. Я заглядывала туда пару раз – чисто из любопытства. Там красиво – ну ясно, прихожане у нас люди не бедные. Она невысокая – купол с маковкой где-то на уровне третьего этажа. По стенам фрески – работа известного мастера, тоже, кстати, нетрадиционной ориентации. Его дочку Ксюшу, рожденную в результате искусственного оплодотворения без памяти влюбленной в него ученицей, я когда-то принимала, и оба они тогда долго уговаривали меня стать ее крестной матерью. Я, разумеется, наотрез отказалась – ведь для этого мне, как минимум, пришлось бы сначала самой креститься.

Да, как и все дети моей мамы, я нехристь. Сама наша мама из тех, кто полагает, что Б-г должен быть прежде всего в душе, и на всякие публичные обращения к Нему, типа совместных молитв и крестных ходов смотрит как на духовную порнографию. Максимум – тихая молитва про себя, типа: «Дай, Г-ди, чтобы пронесло!». Кроме того, Гришин отец еврей, Марфин был, по слухам, католиком, Ваня, отец близнецов – наполовину татарин. Танечку Алеша сперва очень рвался крестить, но мама уговорила его подождать неделю-другую, пока девочка окрепнет – на улице стояла зима – а потом порыв у Алеши прошел, и он вроде как позабыл об этом.

Мой отец тоже несколько раз поднимал эту тему. Маленькой я отговаривалась тем, что не хочу огорчать маму, а когда недавно он опять пристал с этим, как банный лист, сказала, что я, так и быть, согласна, но, поскольку работа моя включает в себя ЭКО, то, чтобы не лицемерить, только в АНРПЦ. А это уже отца самого не устроило, чем так, он сказал, то лучше вовсе не надо.

*

За длинный день, проведенный в совместной борьбе со схватками, мы с Анджелой успели подружиться, да что там, сделаться почти сестрами. Я узнала, что они с сестренкой Сусанной родились и выросли в Москве, куда их родители переехали много лет назад из Баку. В детстве им и в голову не приходило, что съемная квартира и временная регистрация чем-то отличают их от других детей во дворе. По утрам они убегали в школу, после уроков спешили в музыкалку, по вечерам играли с другими девчонками в резиночку и в вышибалы, качались во дворе на больших качелях. У них была собачка – маленький апельсиновый пудель с розовым носом, похожий на плюшевую игрушку, но на самом деле очень умный. Потом его забрала соседка. Потом – это когда временные регистрации отменили.

Родители решили ехать в Азербайджан, и оттуда хлопотать о визах в Америку. По слухам, в последнее время там стало сравнительно безопасно. Они уехали, и не вернулись. Только одно письмо оттуда пришло – остановились, мол, у друзей детства, завтра идут в посольство. Дата на штемпеле была полугодичной давности. С тех прошло десять лет.

Год девочки прожили в прежней съемной квартире – ровно столько, за сколько родители уплатили перед отъездом. Ходили каждый день в школу, а больше никуда, ни ногой. В конце года Анжела получила аттестат – со всеми пятерками, и с медалью. Раньше хотела учиться на врача, но что толку теперь было от аттестата – ни один ВУЗ, даже техникум не взял бы ее без прописки. Она устроился санитаркой в больницу – по чужим документам, в больнице очень были нужны санитарки. Читала учебники за первый курс – так просто для себя, записывала в тетрадку разные больничные случаи, пыталась их анализировать, исходя из выученного и того, что слышала от врачей, пока мыла пол в ординаторской.

Жили они с сестренкой у Анжелиной школьной подруги – ее родители очень сочувствовали девочкам, даже оформили над Сусанной опеку – хоть это было и непросто, ведь почти все документы уехали с родителями.

Анжела надеялась, что у сестры все сложилось хорошо, но точно ей это было неизвестно. Последнее, что она слышала – опекуны, евреи по национальности, уехали из страны вроде как погостить, и увезли Сусанну с собой (эмигрировать с чужим ребенком им вряд ли бы разрешили). Сама Анжела к тому времени уже год находилась в секторе Д. Ее забрали прямо на улице, когда она шла с работы – остановили, попросили предъявить паспорт. Довольно долго ее в таких случаях выручал чисто московский выговор. Но в тот раз не срослось.

– Там совсем ужасно? – спрашиваю осторожно, потому что схватка, оборвавшая последнее предложение давно прошла, а Анжела все еще молчит. И тут же спохватываюсь – Прости! Не говори, конечно, если не хочешь.