Институт репродукции

Он потирает залысину на темени, затягивает потуже резинку в хвосте. Скашивает глаза, смотрит на стоящие на столе часы – крылатый бронзовый ангел, локоны по плечам, вместо живота циферблат. Беременность временем.

– Ну что, мать-одиночка, ты свое на сегодня уже отработала?

Я киваю.

– Коньяк пить будешь?

Я снова киваю.

– Ну что ты, как китайский болванчик? Трудно сказать: « Да, спасибо Лев Самуилович?»

– Да, спасибо, Лев Самуилович.

Он наклоняется, стискивает мне лицо ладонями, прижимает с обеих сторон щеки к носу, так что губы сами приоткрываются. Чмокает меня в кончик носа.

– Вот ведь дурища, прости Г-ди! И откуда он узнал, что в хранилище есть твои яйцеклетки? Сама, небось, растрепала? Говорю, пороть вас некому!

Мы пьем коньяк из крохотных граненых стаканчиков темно-синего с золотисто-зеленым рисунком стекла. Если смотреть сквозь такое стекло на свет, то сперва все кажется мутным и темным, а потом, по мере вращения бокала в руке, то здесь, то там вспыхивают неожиданно звездочки.

– Хватит уже его рассматривать, хороший коньяк. Пей давай!

Но мне что-то уже расхотелось. Потихоньку ставлю стаканчик на стол, в надежде, что доктор Лева не заметит. Но разве от него что укроется?

– Брезгуешь?

– Что-то не хочется. И так голова кружится чего-то весь день.

– Голова кружится? У тебя месячные когда в последний раз были? Имплант, случаем, не выпадал из руки?

– Ну вы уж скажете, Лев Самуилович!

В результате мы пьем чай – зеленый, присланный ему родственниками из Самарканда, из настоящих пиал. Он рассказывает мне о своем детстве – он всегда вспоминает детство, стоит ему чуть выпить. Как в шесть лет его учили играть на скрипке.

А в конце разговора неожиданно поизносит:

– Ты это, расслабься пока, не гони. Дай ему после развода в себя прийти. Успокойся, соберись с силами, и поговори с ним по-человечески. Без слез, без истерик. Скажи ему прямо, честно, что замуж ты за него не пойдешь. Что просто, раз уж так получилось, ты бы очень хотела воспитывать вместе с ним ребенка. В конце концов, никто его за язык не тянул, мог бы и не говорить тебе ничего, но раз уж сказал. Вот увидишь, он согласится. Ну, может, повыпендривается сперва, куда ж без этого. Но потом сам же к тебе придет, и прощенья будет просить. Поверь мне, я эту семейку знаю! Очень скоро Игорю надоест делать все самому, еще раньше мамочке его надоест ему помогать, и вот тогда он с благодарностью примет любое твое предложение.

– Думаете?

– Уверен!

Часть вторая. И время их собирать

*

Я стою за забором, и корчу рожи, пытаясь привлечь внимание маленького существа, трудолюбиво роющего совком песок по ту сторону сетки. У существа светлые голубовато-зеленые глаза и острые, чуть оттопыренные, ушки эльфа. Это моя дочь. Я смотрю на нее и не могу насмотреться. Время от времени я тихонько посвистываю ей, как щенку, и она, как щенок, реагирует на свист – замирает, поворачивает головку, смотрит в мою сторону, пытается разглядеть меня за кустами, где я прячусь от воспитательницы. Когда воспитательница отворачивается, я высовываюсь, и корчу смешные рожицы. Дочка смотрит и нерешительно улыбается. Иногда встает и делает несколько шагов в сторону забора.

С каждым разом она подходит все ближе.

Я приручаю ее, как дикого зверька, как Лиса в «Маленьком Принце».

Я отловила Игоря в ихней ординаторской одного, и честно все ему выложила. Ну, может не так связно и бесстрастно, как мне бы хотелось, и может, голосом недостаточно твердым или там слишком тихим. Ну, так и он мне ничего не ответил – молча выслушал, отвернулся и вышел. С тех пор тщательно избегает на лестницах и в коридорах, а на общих институтских пятиминутках, где я еженедельно обязана появляться по долгу службы, сперва заглядывает, проверяет, что я уже где-то села, а потом сам садится в противоположном углу по диагонали. Лерка ходит с победным видом – но это как раз из разряда смешного.

Что ж, поживем-увидим. А пока приходится действовать на свой страх и риск. Так что я уже третью неделю прихожу сюда, к садику, во время прогулки. Стою у забора за кустами, посвистываю и корчу смешные рожицы. Приручаю своего ребенка.

*

На работе у меня все хорошо, хоть малость и скучновато. Дядю Федю так пока и не выписали, так что по утрам я привычно наслаждаюсь вокализами – от них всегда теплеет на сердце, и хочется самой запеть, и жить, и вообще как-то двигаться дальше.

Я вполне освоилась на новом рабочем месте, и даже постепенно прибираю к рукам тетю Пашу. Разговаривать она пока не начала, но хоть распоряжения мои выполняет. С Валькой же никаких проблем, разве что он слишком явно влюблен в дядю Федю, а тому это по фигу, он вообще не по этому делу, и Валька страдает.

Впрочем, пока любовные страдания не мешают Вальке добросовестно справляться со своими обязанностями – что мне за дело?

Кроме дяди Феди, который, похоже, застрял у нас тут надолго, бывают эпизодически пациенты на один день или там на сутки – на всякие там обследования и процедуры. Иногда их скапливается аж до трех человек. Это создает видимость плодотворной деятельности.