Институт репродукции

Поскольку сотрудников мало, по графику, примерно в неделю раз, я остаюсь дежурить, так что совсем без ночей, как рассчитывала вначале, не получилось. Делать по ночам здесь нечего, так что иногда меня даже зовут на помощь в приемное или в смотровую – когда рук не хватает.

В настенном календаре в ординаторской красным отмечены плановые госпитализации на кесарево, согласно срокам беременности, но пока что при мне ни одной такой красной даты еще не выпало.

Мы переселили Наташу с детьми в нашу московскую квартиру – очередные жильцы оттуда как раз съехали. Ваня отвез ее туда, закутанную до бровей в платок, как монашку, на своей Стрекозе. А мы с Гришкой по одному, с интервалом в час, подвезли на монорельсе детей. Мы здраво рассудили, что раз все ищут рыжую девушку с близнецами – так ни рыжей, ни близнецов, ни тем более их всех вместе никто нигде увидеть не должен.

Наша московская квартира недалеко от Костиной мансарды, так что мы с Гришкой по очереди навещаем теперь Наташу – приносим продукты, одежки для быстро растущих детей, всякую хозяйственную мелочевку.

Время от времени приходя к ней, натыкаешься на кого-нибудь из «восемнадцатых». Они трутся на кухне, выбегают на лестничную площадку покурить, травят байки и притаскивают дикие, немыслимые подарки малышам – качели с музыкой, которые можно вешать в дверной проем, крохотные заводные леталочки с сиденьем, похожие на разноцветных змеев. У них даже катушки похожие, со шнурами – родитель, допустим, держит в руке катушку, шнур разматывается, и ребенок взмывает ввысь, визжа от восторга. Сейчас, по весне, часто видишь во дворах таких летающих малышей. Но конечно, это игрушка для детей куда старше Наташиных девочек. Им пока куда нужней погремушки и колечки для прорезывания зубов.

Однажды Степка, уходя, сунул мне в карман какой-то маленький плоский предмет.

– Вот, держи подарочек, не дай Б-г пригодится.

– Что это?

– Хренька. Умелец наш один смастерил. Такой, типа, в общем, сигнал тревоги. Чтоб не искать в случае чего, всякие там сайты, не набирать нигде никаких сообщений – а просто жмешь на вот эту кнопку – можно даже в слепую, пальцем в кармане нашарить – и всё, через минуту все, кому надо, знают, что, где и с кем стряслось. Прямая трансляция на своих. Сможешь ее из кармана хоть на вот столечко вытащить – все всё увидят, а нет – хотя бы услышат. Мы своим уже всем раздали. А я смекаю – ты ж теперь тоже вроде как бы своя.

– Спасибо! Надеюсь, что не понадобится.

– А то ж! И все также надеются! – Степка трижды сплевывает через левое плечо, и буквально растворяется в ближайших кустах. Не человек, а призрак! Впрочем, все они из своего восемнадцатого такие.

*

Воровато оглядываясь на громадное, прямо-таки подавляющее свой громоздкостью здание Института – особенно сейчас, ночью, когда все линии расплываются и как бы визуально растягиваются в полутьме – я торопливо сбегаю по ступенькам крыльца и, крадучись, проскальзываю за угол.

Сад, раскинувшийся на десятки метров позади Института, давно превратился в дикие, непроходимые заросли. Никто за ними здесь не следит, не расчищает, не подстригает – не то что с фасада. А в ста метрах от здания вообще уже лесопарк. От Института он отделен высокой бетонной стеной, но птицам и семенам растений на нее, ясный фиг, плевать. Ни дорожек, тут нет, ни тропинок. Затерянный мир.

Я всегда чувствую себя здесь этаким путешественником-первопроходцем: отважно продираюсь через кусты, высохшие прошлогодние травы цепляются за ноги, ветки деревьев дергают за волосы, щиколотки обжигает крапива. Но мне все это нипочем – у меня есть цель, и несмотря ни на что, я продвигаюсь к ней!

Добравшись до одичавшей яблони, я усаживаюсь на свою любимую толстую низко растущую ветку. Достаю сигарету из пачки, закуриваю, пускаю кольцами дым, снисходительно поглядывая на мир сверху вниз. Отсюда хорошо видно вьющуюся вокруг холма дорогу, где без конца снуют взад-вперед разноцветные огоньки машин. Там, далеко внизу, кипит жизнь.

А я здесь сижу себе, надежно укрывшись от всех, и никто меня ни в жизнь никогда не сыщет.

Хотя, конечно, все это совершенно неправильно, и я все-таки на работе, и там, снаружи, прошло как-никак, целых восемь минут. Пора мне уже двигаться, назад, в отделение, а ну, давай-ка голубушка, вставай, шевелись, расселась, понимаешь ли…

Воровка. Украла у мира целых восемь минут!

И, словно в подтверждение этим мыслям, в кармане настойчиво запищал телефон.

– Настя! Где тебя черти носят! У тебя тут срочные роды!

Где «у меня?!» В мужском отделении?! Роды?! Они тут все, что, с ума посходили?!

В смотровой Игорь, уже натягивал не спеша перчатки.. Увидел меня, подмигнул, и тут же насупился:

– Почему так долго? Где тебя черти носят!

На каталке, привезенной из приемника, лежит женщина – смуглая, темноглазая, и такая худая, прямо как мальчишка подросток. Губы белые, в лице ни кровинки. Все ее тело едва-едва пол-каталки занимает. На женщине линялая мужская рубаха, в синюю клетку подол которой весь в засохшей крови..

Рядом с ней, утирая слезы, тетка постарше – видимо мать ее, будущая бабушка.