Интеллектуальный капитал и потенциал Республики Беларусь

14.4. «Венок» как венец творчества Максима Богдановича

Неоценима роль творческой личности в процессе инновационных превращений и генерировании новых форм, способствующих обогащению и развитию культурной традиции. Воплощенным примером феномена «пограничности», но в более широком толковательном значении, может служить классик белорусской литературы Максим Богданович, чье творчество стало неотъемлемым атрибутом национального культурного контекста. Как известно, свою собственную философско-эстетическую систему, относящуюся ко времени написания «Венка» (1913), поэт стремился создать на основе усвоения опыта мировой культуры и превращения внешних импульсов в художественно структурированное единство. Процесс этот достаточно сложный, и механизмы и этапы его прохождения изучены недостаточно. Как происходит сам процесс формирования ценностно-духовных приоритетов, что занимает в нем главенствующую роль, по каким «лекалам» идет «выборка», усвоение, овнутрение материала из всего огромного культурного тезауруса? Какую роль в этом отыгрывает сознательное и бессознательное, случайное и интенциональное, целеполагающее?

Симптоматично, что в основе поэтической концепции «Венка» лежит барочный принцип миро– и образостроения. Новаторство книги воспринимается не как спонтанный продукт художественной интуиции, а как сознательная установка, и она реализуется вполне рациональными средствами, на стыке науки и искусства, что раскрывает позитивистские истоки мышления Богдановича. Главное, что выделяет это гениальное творение, – его литературно-культурный энциклопедизм, сведение воедино общеизвестного, но сведение выборное, строго подчиненное «самопрезентации» себя и, опосредованно, той эпохи, в которую творит поэт. Известное (литературные факты, аллюзии, реминисценции, мифо-фольклорный субстрат (= собственно национальная составляющая) и суперстрат (= инонациональный, привнесенный извне), определенным образом препарированные в художественном целом, обладают определенной долей автономности. В итоге книга как бы заключает в себе весь «генный» код культуры, выделяется полиисторической и поликультурной «осведомленностью» в силу своей открытости и завершенности. Отмеченный момент служит основанием для того, чтобы «Венок» считать не сборником стихов, а именно поэтической книгой. В ней заключено известное-для-себя и известное-для-всех. Основываясь на известном, придавая книге внешне открытую (экстравертную) атрибуцию художественных значений, поэт оставляет для себя некий дополнительный, скрытый от чужих глаз, элемент (так называемое второе дно), принадлежащий, как обязательный элемент, его собственному бытию.

И, действительно, шедевр Богдановича содержит в себе некую загадку, какую-то тайну, которая трудно поддается расшифровке. В этом есть что-то от «таинственной поэтики барокко». Но вся суть в том, что та «зашифрованность», которая отличает барочное произведение, обращена, так сказать, не к читателю, а «к онтологии самого произведения, которое может и должно создать свое «второе дно», такой глубинный слой, к которому отсылает произведение самое себя – как некий репрезентирующий мир облик-свод» [Михайлов 1994, с. 336]. Онтологическая зашифрованность «Венка» – бесспорна, и она – в контекстуально-художественном совмещении синхронных и диахронных слоев, в «сводном» наложении эпох, мифов, «истории», фольклора, книжной культуры, духовного опыта вообще.

Этот шедевр – плод активного задействования (через сложную структуру аллюзий, реминисценций, скрытой цитации и т. д.) культурных интертекстов в единой смысловой структуре книги. Вместе с тем формирование мировоззрения, художественных приоритетов и предпочтений будущего классика белорусской литературы проходило под ощутимым влиянием русской культуры и литературы и, опосредованно, французской. В числе тех, кто так или иначе оказал влияние на оттачивание собственной философско-эстетической системы Богдановича, имена А. Пушкина, А. Фета, А. Блока, И. Бунина, В. Брюсова, К. Бальмонта, М. Кузмина, М. Гумилева, С. Городецкого. В тезаурус усвоенного и переосмысленного мирового культурного опыта входят и достижения европейской художественной традиции: античной (Гораций, Овидий, Анакреон), новопарнасской французской (А. Рембо, П. Верлен, Т. Готье), немецкой (Г. Гейне, Ф. Шиллер) и других литератур. Внутреннее подобие и смысловая близость поэзии Богдановича с темами, мотивами, наконец, идеями мировой и, прежде всего, русской литературы наблюдается даже на уровне поэтики, самой формы стиха, идентичности «стилевого мышления». И в этом по-своему засвидетельствовал себя не только факт осознанного подражания, наследования уже известным образцам, но и творческая способность вербальными средствами собственной литературы отобразить жизнь во всей ее многогранности, разнообразии.