Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Акты самоубийства дискредитируют все основные культурные смыслы эпохи: православный (святость и смысл жизни по подобию Богу), научно-атеистический (страстность человека – главная реальность, а потому в основе мира лежит индивидуальная жажда обладания), литературный (закон дискурса – закон жизни), семейный (предания, авторитет родителей) и т. д. Человек аккумулирует в себе идейно-дискурсивную смесь, которую выдает за объективную реальность, и выстраивает соответствующую логику жизни, пытаясь существовать или не существовать в этом поле «культурных и смысловых цитаций». «Будучи сугубо книжного происхождения, все эти коды, благодаря кульбиту, проделываемому буржуазной идеологией, превращающей культуру в природу, – претендуют на то, чтобы служить основанием самой реальности, “Жизни”. Тем самым “Жизнь” в классическом тексте превращается в тошнотворное месиво из расхожих мнений, в удушливый покров, сотканный из прописных истин»[143]. Серьезные улучшения становятся невозможными, и поэтому любая позитивная деятельность власти, всякое конкретное дело воспринимается молодыми людьми как обнажение девальвации жизни. Самоубийство – это первый шаг природного уничтожения себя на пути глобального уничтожения другого – культуры, не только индивидуальной, но и общественной. Такое поведение молодежи М. Шелер назвал «групповой иллюзией» русской интеллигенции, «которые свою болезненную страсть (курсив – С.К.) к самопожертвованию и стремление убежать от самих себя охотно переводят в политические и социально-политические “цели”, истолковывая затем свою болезненность как “нравственный героизм”»[144].

Достоевский показал, что самоубийства питают как семейная беспочвенность, культурная и духовная самоизоляция молодых людей от своей родовой сути – своего народа, так и «идейный религиозный словарь» культуры и «религиозно-истерическая» идейная страсть к самопожертвованию.

Страсть становилась почвой новой идеологии – нигилизма, будучи смыслоорганизующим эмоциональным основанием поведения поколения молодежи 40-х годов (молодой Достоевский принадлежал к этому поколению, входил в кружок петрашевцев), 60-х и 70-х годов, «породив» материализм, позитивизм, терроризм и тотальную бездуховность.

«Я уже в 46 году был посвящен во всю правду этого грядущего “обновленного мира” и во всю святость будущего коммунистического общества еще Белинским. Все эти убеждения о безнравственности самых оснований (христианских) современного общества, о безнравственности религии, семейства; о безнравственности права собственности; все эти идеи об уничтожении национальностей во имя всеобщего братства людей, о презрении к отечеству, как к тормозу во всеобщем развитии, и проч., и проч. – все это были такие влияния, которых мы преодолеть не могли и которые захватывали, напротив, наши сердца и ум во имя какого-то великодушия» (Достоевский, 21, 131).

Страсть рассматривается как синоним подчинения, захват и подавление человека идеей. Идея, заразив своим «величием», своим религиозным пафосом ведет к отказу от своего Я, к полному безволию и подчинению ей. Писатель прозорливо отмечал, что ошибки ума легко исправить, но ошибки сердца, становясь страстью, неискоренимы и губительны для человека. «Ошибки сердца есть вещь страшно важная: это есть уже зараженный дух (выделено мною. – С. К.) иногда даже во всей нации, несущей с собой весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами, сколько бы они не указывали на прямую дорогу; напротив, перерабатывающая эти факты на свой лад, ассимилирующая их со своим зараженным духом, причем даже происходит так, что скорее умрет вся нация, сознательно, то есть даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться» (Достоевский, 25, 5). Зараженный дух – это болезнь, зависимость от идеи, которая могла «войти» в человека незаметно, набегом или как эмоциональная реакция. Но, став навязчивой формой, она заражает всего человека (нацию), вопреки доказательствам, логике, попыткам лечения болезни жизненными фактами. «Нежелание» внимать разуму говорит о невозможности сопротивляться болезни, превращение идеи в страсть становится синонимом возможной гибели не только ее носителей, но и всего общества.

Нигилизм – полная инверсия принципа христианской любви, созданная в схожей семантике и дискурсе. Всеобщее братство (идея общечеловечности) – инверсия русской идеи; коммунизм – царства Божьего; коммуна – отражение идеи христианской общины и т. д. Все эти инверсии питают религиозные мифологемы, почерпнутые из разрозненных сведений в области святоотеческой и народно-православной культуры. Нигилисты не только считали себя выше народа, власти, Бога, но и позволяли себе убивать «для будущего общего и великого дела (высказывание о Нечаеве – С.К.)» (Достоевский, 21, 131).