Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Данные народы объединены одной общей судьбой, которую можно назвать избранничеством к страданиям. Их схожая духовная участь, возникшая благодаря «общей теократической почве»[152], не отрицает ни их национальной специфики, ни культурной и религиозно-обрядовой разницы. Она лишь обрекает данные народы на схожий путь: «вечное возвращение» к истокам своей духовной истории – своей Голгофе. Их история есть повторение крестного пути Мессии, ожиданием и встречей с которым наполнена вся жизненная философия поляков, русских, но главным образом еврейского народа. Избранный – значит святой, живущий и действующий по правилам, предписанным верой, «угодник Божий, наслаждающийся вечным блаженством». При этом избранный всегда «перпендикулярен» миру, отстранен от него, живет по законам своего особенного хронотопа. Избранность данных народов – их святая жертвенность – в вечных страданиях и вечном изгойстве – и «до блаженства» им очень далеко. Есть здесь и общность теоретического плана. Все они по-разному воплотили в себе философию религиозного экзистенциализма.

Для раскрытия экзистенциальной основы той или иной нации необходимо понять сущность ее религиозности. Из трех богоизбранных евреи – образец непосредственного и чувственного общения Высшего со своим народом. «Праотец Авраам, живя среди язычников и еще не получив прямого откровения истинного Бога, не удовлетворялся и тяготился культом мнимых богов, столь привлекательных для всех народов. Служение стихийным и демоническим силам природы было противно еврейской душе. Родоначальник Израиля не мог верить в то, что ниже человека; он искал личного и нравственного Бога, в которого человеку не унизительно верить, и этот Бог явился и призвал его и дал обетования его роду»[153].

Бог постоянно является ветхозаветным пророкам, наглядно предъявляет свою чудесную суть. Евреи привыкли осязать, обонять Его, видеть чудеса, Им совершаемые, жить по Его буквальным указаниям. Особое место в иудаизме имеет ольфакторное переживание Бога: «Дух Божий в ноздрях моих» (Иов 27: 3–4), наиболее тесно связанное с памятью и архетипом восприятия в чужих глазах[154], как доказывают современные ученые[155]. Иудеи дают нам образец наглядно-телесного союза Бога с человеком. Извечная неукорененность в историческом и географическом пространствах помогла народу кодировать собственную идентичность «телесно»; может быть, поэтому они наиболее ярко воплотили в своей истории всю «телесную» полноту человеческих страданий. Не всякий народ был бы способен пройти путь еврейского народа: постоянное изгойство, бездомность, изоляция, угроза физического истребления, которой противостоит жажда жизни и сила духа; физические и душевные страдания, побеждаемые неистребимой верой в обретение Неба; вечная мечта о возвращении на землю обетованную при многовековом рассеянии по миру.

Общение христианских народов (и католиков, и православных) с Богом – более абстрактно и метафорично, но от этого, как оказалось, еще более экзистенциально. Не столько телесность определяет глубину и меру их страдания, сколько понимание страдательной природы собственной души, т. е. душевно-духовные страдания становятся мерой всего сущего. «Жертва Богу – дух сокрушенный» (Пс. 50:19). Врагами людей объявлены их собственные страсти и желания; нужно не телесное обрезание, но сердечное – духовное и аскетическое соединение с Богом. Еще более обнажается экзистенциальное начало в христианской мифологии с явлением Богочеловека, воплотившего главную человеческую экзистенцию – волю к страданию – как крест, как путь, как высшую духовную и религиозную ценность. На примере главного догмата «смертию смерть поправ» христианский мир обрел антиномическую истину о способности человека «стать богом», через высшее страдание – смерть – обрести высшее блаженство, вечную жизнь.

К XIX веку этот крест и истина стали этническим репрезентантом русского и польского – особых народов, воплотивших в своей страдательной истории всю полноту богоизбраннической воли к страданию; оба претендовали на вселенский крест и мессианство. «История» богоизбранных христианских народов повторилась в XIX веке: вновь на периферии цивилизации поднимаются мессианские надежды и вселенские амбиции наиболее униженных и оскорбленных. При общей ненависти к сытой Европе и евреям – другому богоизбранному народу (по многим параметрам отождествляемых) – груз собственных несчастий порождает в данных этносах религиозную ресентиментную ревность в отношении друг к другу и жажду лидерства в мире[156].

Началось все это с многочисленных философских трактатов и эссе, обосновавших необходимость борьбы русского / польского народов за право быть бόльшим страдальцем за веру и крест – как борьбу за духовное лидерство во всеславянском (и европейском) мире[157].