Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

В этом аспекте также показательна книга А.И. Солженицына (2001), в которой он приводит многочисленные исторические попытки российского правительства мирно «интегрировать» евреев в русскую нацию, например, путем приобщения к сельскому хозяйству (превращение евреев в христиан-крестьян) или «отлучения от торговли и займов» директивными способами. Но почему-то (здесь внятных объяснений у писателя нет) евреи никак не хотели становиться «русскими»: мужчины не хотели пахать землю, волов съели, а инвентарь сломали, а их жены «требовали украшений», все норовили дома отсидеться, да детей нянчить. Одним словом, семью и домашний труд предпочли соборно-общинной крестьянской жизни в поле. Словно наш православный современник, вторя мифориторике своего великого предшественника – Достоевского, не понимал парадоксальности самого сочетания слов «еврей» и «крестьянин», или ничего не слышал о традициях, архетипах, ментальности, этнической культуре или, например, о православных целовальниках[164], задолго до еврейских шинкарей занимавшихся торговлей спиртным на Руси: «Итак, борьба с винными промыслами путем выселения евреев из деревень – по сути за все четвертьвековое царствование Александра I не сдвинулась… Замысел был уже потому безнадежен, что земледелие – это большое искусство, воспитываемое лишь в поколениях, а против желания, или при безучастности, людей на землю не посадить успешно»[165]. Зато А.И. Солженицын находился в весьма критической оппозиции к точке зрения Толстого по этому вопросу, который также весьма сочувственно относился к идее перехода евреев к сельскохозяйственной деятельности, но мало верил в ее успех в условиях тогдашней политики властей. А.И. Солженицын считал Толстого весьма поверхностным аналитиком государственных реформ, мало что понимавшего в самой процедуре перевода евреев в крестьянское сословие. Но как верно заметил В.М. Паперный, современный писатель не учел общих репрессивных тенденций властей в отношении к не православным группам и сектам в России, которые не понаслышке были известны Толстому[166].

Самое удивительное, что никакой связи между нацией и религией А.И. Солженицын не выделяет, оставаясь на почве «быта» и истории дат и документов, будто можно механически слить народы, опираясь лишь на общность их территориального или экономического сосуществования. Но тут также может сказаться влияние… Толстого, который также считал иудаизм, хоть и по другим основаниям, одной из самых далеких от истинной религиозности вер: «Еврейская вера самая нерелигиозная. Вера, у которой знаменатель ∞. Гордая вера в то, что они избранный народ» (Толстой, 55, 180). Следует обратить внимание, что если мессианская избранность русскому народу была приписана русской интеллигенцией, то евреи, с точки зрения, Толстого, всегда исторически были абсолютно уверены в своем особом статусе, на всех уровнях жизни демонстрируя это чувство в обособлении от всех. Именно это их максимально отделяет от всеобщности братского соединения с другими народами и делает неспособными к преодолению конфессиональной обособленности.

Я бы, скорее, из этого тезиса сделала прямо противоположный вывод о максимальной концентрации религиозности именно у еврейского народа в тот период времени, что и стало единственным основанием для их спасания и самоидентификации. Как видим, это раздражало даже самых лучших людей.

В этом аспекте полезно прислушаться к словам юного Л.С. Выготского, который в самом начале своей творческой карьеры писал: «…евр. вопрос есть вопрос мистический, а не позитивный, и отношение к евр. вопросу может быть лишь религиозное, а не бытовое, не политическое, не расовое. На каждом еврее лежит печать не только личной его судьбы, но и судьбы сверхличной, мировой, таинственной судьбы Израиля… Судьба еврейства, судьба непостижимая, рационально необъяснимая, вечно указует на мистический смысл истории… Вот такие запечатленные рабы – евреи. Не страдания – печать Бога живого. Вы говорите: еврейство обречено и осуждено на вечные страдания, – я говорю – евр-во избрано и предопределено на вечные страдания» (тетрадь III)[167]. Далее, мы представим антинационалистическую позицию Толстого, в том числе, по еврейскому вопросу.