Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

В описании этого перехода каждый из трех участников «эсхатологического» разговора по-своему стал катализатором глобальных культурно-исторических и идейно-формационных (в фукианском смысле) процессов изменения жизни. В судьбах Страхова, Толстого и Достоевского переходность проявилось по-разному. Наших визави главным образом объединяло ощущение внутреннего трагизма переходной эпохи, когда разум и вера схлестнулись в антиномическом противостоянии; эпохи, которую они, однако переживали, переосмысливали, переоценивали и творчески выражали по-разному.

Особенность судьбы Н.Н. Страхова заключалась в том, что он олицетворял собой ситуацию перехода, но он не испытал события перехода, не был вовлечен в «постравновесное пространство» собственной жизни, всегда оставался «homo legens», человеком читающим, думающим, но не действующим. В этом его отличие от Толстого, который осуществил невиданный доселе в культуре шаг – собственную субъективность сделал основой эпохального жизнетворчества. Все его поступки носили оттенок личного переживания истории, в частности, субъективного переживания исторического христианства и мировой культуры. Христианская метафизика стала претендовать на уникальность лишь в контексте ответов на вопросы экзистенциального порядка, то есть тогда, когда их стал задавать конкретный человек. Недостаточно декларировать свои догматы-истины, их надо обосновать, сделать общезначимыми перед лицом эпохальных сдвигов просвещенного разума, перед лицом независимого мышления человека. Для Толстого главным в христианстве стала Нагорная проповедь Христа и Христовы заповеди, что делало его интерес к христианству социальным, моральным и жизненно-практическим. В этой гениальной провокации стала очевидна обреченность исторического христианства, все насущнее казался поиск нового религиозного сознания.

Изживание «логоцентрической культурной парадигмы» (А.А. Пелипенко) станет фундаментальным основанием мировоззрения Достоевского, отстаивавшего идеалы христианского мифосознания и традиционной культуры.

Эта преамбула позволяет нам по-иному взглянуть на затянувшийся исторический и психологический спор об отношениях Н.Н. Страхова и Достоевского, о предательствах, разногласиях, и о том, был ли он «сплетником и клеветником», как пишут многие исследователи и поклонники Достоевского. Речь идет о печально-знаменитом письме Н.Н. Страхова Толстому от 13 сентября 1883 г. (публикация в печати в 1913 г.). Разобраться в этом конфликте невозможно без учета личности Толстого, который выступил и «судьей», и «священником» исповедующегося перед ним Н.Н. Страхова, и полноправным участником конфликта.

Переходный период второй половины XIX в. можно назвать эпохой перемен, и Толстой, и Достоевский стали, как мы отмечали, «гениальными провокаторами» происходивших культурно-исторических трансформаций. Толстой и Достоевский – авторы и герои романов собственной жизни – «объект» анализа и наблюдения Н.Н. Страхова, и в этом, при полной разности их судеб, характеров, поступков и творчества, они были весьма схожи между собой и отличны от него. Толстой и Достоевский – люди страстные, творческие, деятельные, оба – реформаторы и творцы; ставили активность или дело во главу угла в определении сути человека и его предназначения; оба занимались самотворением, ибо делание себя есть необходимое условие преображения мира. И поэтому они чувствовали себя пророками, наставниками, наделяли себя полномочиями «миссий». И от других требовали того же – активного вмешательства в жизнь, активной жизненной позиции, честности и открытости. Достоевскому, да и Толстому отчасти, именно этого не хватало в философе.

Н.Н. Страхов рассуждает о жизни как теоретик, посторонний мыслитель-наблюдатель, отстраненно рассматривающий все с позиции ученого и критика, причем зачастую с позиций должного, а не сущего. Любопытно, что в статье «Главная черта мышления», не вошедшей в «Мир как целое», он утверждает особую сущность человека в природе – быть «зрителем в мире», по сути, наблюдателем, которую он личностно реализовал в самом себе. «Человек есть зритель мира. Самая удивительная загадка заключается не в том, что мир существует, а в том, что у него есть зритель. <….> Картина мира сама себя не видит и сама для себя не существует, но есть зритель, который видит эту картину, для которого она существует и который сам для себя существует. Вот самое большое чудо мира»[171].