Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Эта же мысль сквозная в статье А.А. Донскова, одного из руководителей издания Переписки: «При последовательном и систематическом чтении переписки в полном объеме можно проследить постепенное развитие идей и положений, которые оказались общими для обоих корреспондентов и которыми они руководствовались в жизни. Это относится ко многим основным идеям Толстого, высказанным им до и после „духовного кризиса” 1880 г. В принципе, в письмах Толстого Страхову, написанных до 1880 г., присутствуют начала почти всех нравственных и религиозных идей писателя, которые он проповедовал в последние три десятилетия своей жизни. <….> При своем, можно сказать, затворническом образе жизни в Ясной Поляне, Толстой в лице Страхова получил возможность вступить в серьезный диалог со всесторонне образованным человеком, что позволило ему также быть в курсе интересов широких интеллектуальных кругов»[186].

Полностью соглашаясь с данными утверждениями, неоднократно подтверждаемыми Перепиской, нам все же представляется, что роль Н.Н. Страхова значительнее и многограннее не только для понимания целостности толстовского мировоззрения, но и демонстрации того, как это понимание вырастает. Цельность Толстого мы понимаем в страхов-ском смысле: «Я давно называл Вас самым цельным и последовательным писателем; но Вы сверх того самый цельный и последовательный человек» (Переписка, 2, п. 16, 552). Дальше попробуем обосновать тождество писательского и человеческого через понятие «жизнетворчество».

На становление Толстого-философа Н.Н. Страхов, как нам кажется, повлиял более других современников и в экзистенциальном, и в творческом, и в теоретико-познавательном смыслах. То есть, если признать мысль о том, что зачатки всех идей и творческих начал Толстого «находились» в нем всегда, то скорее всего лишь как «семя», «зародыш», требуя почвы и разнообразных способов духовного взращивания[187]. Одним из таких способов становится диалогизирование с другими и Другим, прежде всего, с философом Н.Н. Страховым[188].

Именно их всесторонний диалог – напряженный совместный поиск в течение нескольких лет истинной философии и истинного метода – оборачивается открытием целостности как универсального метода новой философии, открытием толстовской «формулы творчества» (опять-таки, по оценке Н.Н. Страхова), понимаемой предельно широко, и как жизнь, и как органическое (экзистенциально-религиозное) в ней бытование. Целостность одного предполагает включение другого в орбиту его жизни, мысли и чувств по принципу диалогического сопряжения в «единый круг» (образ Толстого), под которым следует понимать жизненное мировоззрение и Толстого, и Н.Н. Страхова. При этом целостность-сцепление проявляется по-разному. Для Толстого Н.Н. Страхов вбираем через открытость – доверительное сочувствие к нему. Для Н.Н. Страхова по-иному проявляется другой: он стремится быть в нем, идти навстречу его мыслям и чувствам, преодолеть себя ради него и его творчества. Для него Толстой не является средством самовыражения, но лишь целью, конкретным воплощением идеи кантовского гуманизма в отношении к человеку. При этом плодотворность диалогу обеспечивает уникальная способность обоих слышать и понимать друг друга, что возможно лишь через взаимодействие этих двух независимых и равноценных и, безусловно, талантливых личностей.

Перед нами – встреча двух, а не конструирование другого для выражения собственной полноты. Толстой и Н.Н. Страхов – два одинаковых бытия, и их диалог – результат их взаимодействия, если угодно, они элементы того самого общего сцепления, целостности, к которой оба двигались и которую в конечном итоге обнаружил Толстой в открытом им творческом методе сцепления. «Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собой, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью, (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно – словами описывая образы, действия, положения» (Переписка, 1, п.115, 267).

Здесь есть все: и природа творчества как некая целостность, выразимая и невыразимая по сути, и природа понимания, которая требует тех же самых творческих оснований, и экзистенциальная интимная, невербальная основа, вне которой ничего нельзя понять, но лишь условно определить как саму жизнь, ее поток. Получается, что целостность (сцепление) осуществляется благодаря интуитивной мысли-чувствованию одного – автора, сопряженной с процессом со-переживания, то есть диалогическим выходом на другого, коим может быть не только читатель, но также и сам автор. Предполагается и обратный процесс: от читателя не к автору, а к целостности – сцеплению мыслей-образов-идей-чувств-переживаний – тексту.