Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Вот как Н.Н. Страхов объясняет совершенствование: «Чрезвычайно важно, что это понятие несогласно с обыкновенным понятием причинности, что совершенствование не может быть объяснено как следствие совокупного действия каких-нибудь причин <…> Явление следует необходимо из своей причины; вот все, что заключается в понятии причины. Какое явление произойдет, лучшее или худшее, это все равно, закон причинности этого не определяет <…> Поэтому, какие бы причины не действовали на организм, мы не может найти в них никакого основания, почему бы от их действий организм совершенствовался. Очевидно, совершенствование должно быть приписано самому организму, он сам себя совершенствует»[195]. Фактически Н.Н. Страхов, говоря современным языком, пишет о саморазвивающейся системе, каковой и предстает перед нами окружающий мир гетевско-шеллингианского толка. Он опровергает вульгарно-социальные концепции, учащие тому, что внешние условия (семья, школа, религия, общество) определяют жизнь и духовное развитие; воспитанием и историей нельзя объяснить ни величие и достоинство человека, ни его ничтожество и нравственную убогость. «Это подтверждает ежедневный опыт. Родился ребенок у достаточных родителей – и вот они, веря во всемогущество причин и действий, приступают к нему с тем, чтобы различными действиями создать из него такого человека, какого они хотят… но природа, как говорят, берет свое. Часто, несмотря на все труды, причины не производят желаемого действия: книги не дают мыслей, картины природы не дают ощущений, и вообще все возможные действия питомца не возбуждают его самодеятельности, а нередко даже мешают ее развитию. Совершенно ясно, что каждый человек может развиться только тогда, когда развивает самого себя. Воспитание, образование – собственно не производят развития, а только дают ему возможность; они открывают пути, но не ведут по ним»[196].

Здесь есть неявное противоречие: ведь рассматривая мир как целое, а человека как его центр, мы никак не можем из связей, которые имманентны не отдельным элементам, но организму, изъять общество или воспитание как его составляющие. Философ как будто игнорирует понятие общества в принципе. У него мир есть мир абстрактного человека, автономного и саморазвивающегося целого, практически не отличающегося от мира природы. Он пытается отделить ум (умение) человека, способность к рефлексии как высшее проявление целостности (совершенствование) от образованности, многознания, воспитания, которые, как известно, «уму не научают», но вне которых у ума нет базиса для развития. Критика Толстого этой позиции скорее внешняя в начальный период, он также высоко ценит возможности автономного разума, считает умственное развитие основанием целостного – развивающего самого себя – человека. Но при этом саморазвитие он определяет лишь как относительное, а не абсолютное качество совершенствования и утверждает, что человек, возомнивший себя центром вселенной, рискует уподобиться мухе, центрирующей паутину; есть, безусловно, более сущностное основание, чем человек. Но это, конечно, не общество.

Писатель интуитивно точно восполняет характеристику «страхов-ского» рационального самосовершенствования этико-религиозной и экзистенциальной субстанциональностью, создавая структуру «морального ума» и морального действования, вне которых не может быть целостного Я. «Но есть совершенствование нравственное, религиозное. <…> Короче, это понятие добра. И понятие это таково, что нельзя про него сказать, что оно есть больше или меньше, что оно есть у человека, но его нет у животного. – Оно есть у человека, оно сущность всей жизни, и потому его не может быть ни больше, ни меньше» (Переписка, 1, п. 44, 87).

Однако В.В. Розанов – человек уже другой формации – более точно понял духовное ядро этой страховской книги, которое также чувствовал, но до конца не осознавал Толстой: «…религиозное (курсив – С.К.) составляет ни разу не названный центр постоянного тяготения его мысли. <…> Это тяготение, однако, скрыто определяет сферы знания, литературы и искусства, которым была посвящена и вся остальная их жизнь»[197]. Именно наличие этого духовного центра в мировоззрении Н.Н. Страхова, о котором как об их общей основе ранее писал Толстой, и позволило состояться их четвертьвековому творческому и жизненному диалогу.