Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

В 1875 году Н.Н. Страхов едет в Италию на два месяца «посмотреть природу и монахов», интерес к которым в каком-то смысле неожиданный и для него самого, и для Толстого: «Еще упоминание ваше о монахах много и длинно заставило меня думать и искать филиацию мыслей, которая вас привела к ним» (Переписка, 1, п. 90, 205). Возможно, что Толстой улавливает свое собственное влияние на этот вдруг возникший интерес к аскезе, религиозной проблематике, что еще раз подтверждает не случайный характер их эпистолярно-философского диалога. Однако, вернее всего, поездка – итог внутренней духовной работы, которую проделывает Н.Н. Страхов, бывший семинарист и сын священника, и самостоятельно, и под влиянием друга. Ведь, ища истинную веру, он движется в одном с Толстым направлении поиска – от книг к людям, которые бы показали, объяснили и укрепили его в заповедном, «религиозном ядре».

Эта же энергия поиска подвигла их обоих (так как движутся в общем направлении) на поездку в Оптину Пустынь, которую они долго и тщательно обсуждали и планировали, которой они оба жаждали и, наконец, осуществили летом 1877 года. В мае 1879 года Толстой зовет Н.Н. Страхова съездить на Соловки, на что последний предлагает вновь посетить Оптину. Но ни то, ни другое не случилось в их жизни. Однако сам план поездок к духовным местам можно считать признанием духовного доверия друг к другу и исполнение «воли Отца».

Можно, если не понять до конца, то хотя бы почувствовать противоположность этих людей: Толстой – весь «огонь и жизнь», он подвижен, как ртуть, в нем рвется наружу его силища человека и мыслителя; Страхов безынициативен, он смотрит на жизнь «внешним» взглядом, он лишь наблюдатель, и загореться жизнью даже от такого мощного «факела», как Толстой, просто не в состоянии. Но есть и в нем духовное горение, есть стремление и способность служения мыслям и чувствам другого – друга гения. В этом нам видится своеобразный страховский экзистенциализм – жизнь, создаваемая из фрагментов чужих историй и имен: Ясная Поляна – и Мекка, и дом, яснополянцы – семья и космос, Толстой – и друг, и учитель, и «святой»: «…Ваша любовь ободряет меня, делает меня лучше, дает новые силы – это великая радость моей жизни. Графиня и Ваши дети были для меня всегда нераздельны с Вами; я на них распространял то уважение и сердечную преданность, которые чувствовал к Вам» (Переписка, 1, п. 132, 303). Позже появится в пространстве страховского мира и «сын» – «мухортик несчастный» – опекаемый и распекаемый им В.В. Розанов: «А Розанов – какое странное и жалкое существо! Он очень даровит… Он пишет вдохновенно, но смутно и часто бестолково. Да и ни с чем не умеет справиться; с женою, с дочерью-ребенком, с знакомыми, со службой – везде он, добрый и умный, находит поводы к тяжелым и мучительным отношениям. Я все боюсь за него, как будто он в постоянной опасности <…> Мухортик, очень милое и очень слабонервное существо» (Переписка, 2, п. 460, 1011).

Оба – и Толстой, и Н.Н. Страхов – оказались верны своим мирам всегда и до конца. Они оба – великие теоретики – смотрители, но если первый наблюдал за миром, то второй – смотрел за собой[212], создавая свои уникальные дневники и открывая новые принципы философского видения главного предмета – жизни.

3.3. Л.Н. Толстой-философ

Как очевидно уже из проанализированной нами Переписки, занятия философией были одним из важнейших дел в жизни Толстого, что нашло отражение не только в ней, но и художественном творчестве, дневниках, а также созданном им особом жанре литературы – религиозно-философских трактатах (например, «Путь жизни»); упрощенно представленных в формах многочисленных антологий: круга чтения для ума и души (например, «Чтение на каждый день», «Круг чтения»). Такого рода тексты – особый нарратив всех тех, ближних и дальних, живших тысячелетия назад и современников, кто, подобно Толстому, искал смысл «истины, жизни и поведения». Его трактаты – поток афористически выраженного глобального сознания человечества; это вербализованная попытка обнажить диалектику общего и единичного, реализация его философии жизни, заряженной любовным и деятельным отношением к миру.

Специфика такого рода произведений может быть понята лишь вкупе с его философией, представляющей собой учение о слиянии миллиона жизней – то есть чувств, переживаний, деятельности людей (в том числе, великих мыслителей и пророков) в единый Океан мудрости – живая Жизнь в Боге (как квинтэссенция человеческой мудрости).