Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

В соответствии со своими оценками он разделил все философские учения на три типа: 1) материалистические (позитивистские как их разновидность), пользующиеся научными методами расчленения и умерщвления предмета, путем его разложения на составные части; 2) идеалистические (спиритуалистические), верно схватывающие целостность предмета – жизнь, но чаще всего использующие неверные методы (научные, математические, формальные); 3) истинные философские учения от Платона до А. Шопенгауэра, включая почти все религиозные учения Востока, которые ставят настоящую цель философии, то есть отыскивают смысл жизни и при этом используют правильный метод, «не разлагая на составные части тех сущностей, из которых слагается жизнь для всякого человека» (Переписка. 1, п. 102, 232).

Особенность философии жизни Толстого заключается в поиске единства предмета философии, каковым является жизнь и познание ее смысла и соответствующего предмету метода, названного им «методом круга» или «сцеплением», о чем также уже шла речь. «Самые предметы, которыми занимается философия, – жизнь, душа, воля, разум не подлежат рассечению, устранению известных сторон. <…> явления же, составляющие предмет философии, все познаются нами в внутреннем мире непосредственно, и мы можем наблюдать их во внешнем мире только потому, что знаем их из внутреннего мира» (Переписка, 1, п. 102, 233).

Таким образом, метод познания связан с актом самопознания, проникновения во внутренний мир человека, в котором Толстой обнаруживает априорное знание о собственном существовании – чувство жизни. «Я живу» – это моя доопытная истина о моей особенности, отличности от всех. Для Толстого – это чувство жизни сродни «вещи в себе» Канта – ноуменальному источнику всего остального; но оно не только познаваемо, но обязательно должно быть познано человеком, будучи единственным способом преодоления своей «животной личности» на пути к разумно-любовной Жизни – к Богу. По сути, интуитивная способность сцеплять все, благодаря особому чувству жизни, невыразимому словами или идеями, но питающему и то, и другое, – это и есть проявление в отдельной душе «бесконечного, живого, объединяющего в себе всё», Бога живого и Бога любви (Переписка, 1, п. 113, 262). Без этого основания не может быть ни жизни, ни ее познания, ни ее творческого выражения.

Как верно заметил П.А. Сорокин, для интеллекта Бог непознаваем, и эта истина пережита Толстым в полной мере, особенно в период написания (и, конечно, после) «Исповеди». П.А. Сорокин считает, что непознаваемость Бога разумом, компенсируется у Толстого его «познаваемостью» чувством. «Итак, сущность вещей есть Бог. Он не вполне познаваем разумом, но вполне познаваем чувством (интуицией): познанные свойства Бога суть любовь, разум, абсолютное совершенство и абсолютная воля (курсив – С.К.). Этим ответом Толстого уже предрешены все его ответы на остальные проблемы философии»[214].

Таким образом, – априорное (интуитивное) «чувство жизни» – «Я живу» и разумное сознание этой жизни нельзя разорвать и рассматривать как самостоятельные части. При этом Толстой опирается на разумность человека, понимая под этим непрерывную работу восприятия, по своей безусловной обязательности далеко перевешивающую умение оперировать готовыми идеями. Здесь он близок экзистенциальному мировосприятию С. Кьеркегора, определявшего жизнь как острейшую проблему саму по себе, в чистом виде. «И в этом же таится не новый прихотливый виток развития философии, а необходимое; у Толстого, на грани биологии, усилие человеческого спасения, усилие столь же автоматическое, сколь и трудное, и так же граничащее c абсурдом, как и кьеркегоровское требование существования».[215]

Как только «Я живу» станет достоянием моего разумного сознания жизни, я открою мир других, таких же людей, живущих теми же чувствами и страхами, и надеждой, пойму, что «основа существования всех людей, животных и всего существующего – та же, что и во мне» (Толстой, 56, 16), и пойму свою сопричастность с вечностью, со Всем, что есть, и было, и будет, то есть с Богом Живым. «Дело спасения, которым занят Толстой, не от идеи блага другим, а от роскоши растраты в полноте жизни. Эта растрата (жертва) в природе человека, от его начала, которое <…> не целесообразность и справедливость, а поэзия и любовь»[216].