Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

В такой интерпретации мистицизма, безусловно, есть что-то от русской стихии, от народного мировосприятия. Стоит обратить внимание на то, что мистические моменты чаще всего выражены Толстым в его «народных рассказах», например, в «Чем люди живы», в «Свечке» или в «Трех старцах»[227]. Известны его увлечения сектантством; со многими сектантами он был дружен (А.С. Пругавин). Вот, что поэтому поводу он написал в статье «Не убий никого»: «… кроме той официальной, мнимо христианской религии, одинаково привитой как всем западным, так и русскому народу, в русском народе с самых древних времен, рядом с этой официальной, всегда жила другая, неофициальная, жизненная христианская вера, каким-то странным путем, через святые жизни старцев, через юродивых, странников, проникшая в народ, и в пословицах, в рассказах, легендах утвердившаяся в нем и руководящая им. Сущность этой веры в том, что человеку жить надо по-божьи, для души, что люди все братья, что то, что велико перед людьми, то мерзость перед богом, что спастись может человек не исполнением обрядов и молитвами, а только делами милосердия и любви.<…> Вера эта лет 70 тому назад еще была сильна в народе, но за последние 50 лет, особенно вследствие упадка нравственности духовенства и в особенности монашества, стала всё больше и больше ослабевать во всем народе и стала выделяться в секты так называемых: молокан, штундистов, хлыстов, субботников, божьих людей, малеванцев, еговистов, духоборов и многих других. <…> В русском народе происходит теперь напряженная борьба двух самых что человек их познавать не может и не должен»//Указан. соч. С. 34. Однако Толстой всю жизнь занимался только этим. Добавлю от себя.

противоположных свойств человека: человека зверя и человека христианина» (Толстой, 37, 47–48).

Здесь, как нам кажется, отражен общий Толстому и Достоевскому посыл – осмысление важнейших религиозных образов сквозь призму народной веры, выражение комплиментарной солидарности с ее простотой. Оба сделали упор на борьбу в человеке зверя и бога. Достоевский суть православия представляет через апокрифические рассказы, видя в них квинтэссенцию веры, демонстрирует интимное отношение русского человека ко Христу, Богородице, святым и т. п. Толстой создает многие свои тексты в педагогических целях. Ни в какого личного Бога-чудотворца он, конечно, не верит. Народ же живет именно такой верой. Христос, Богородица и многочисленные угодники и подвижники – уроднены, сближены с русским человеком общностью «судеб»: страданиями, любовью, жертвенностью, униженностью и какой-то априорно величавой гордостью. Бог и человек интимно соединены в православно-природном космосе крестьянской жизни. Толстой принимает целиком «народный подход» к вере. Он высоко чтит «народную литературу», которую позже заменит понятием «предание» «с совершенно определенным вероучительным содержанием. <…>Очевидно, что в его вероучительной системе предание выполняет ту же роль, что Священное Предание в богословии. Место предания «ложного» занимает предание «истинное» – народное, во-первых, и выраженное не словом, а делом, во-вторых»[228].

Затем, подлинно народная религиозность была художественно воплощена им, например, в мире таких героев, как Платон Каратаев или Наташа Ростова. Наташа нравственно выздоровела, в том числе и благодаря благотворному влиянию храма, икон, таинств и церковных служб и тому чувству искреннего благоговения, который и сделал ее народной героиней романа. «В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконою Божией Матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик Божией Матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать всё есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться Богу, Который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила Бога простить ее за всё, за всё, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия» (Толстой, 11, 71–72).