Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

«Что это, всерьез? — Цюрупа с недоумением поднял голову. — Ведь не хуже меня знает положение... Вчера Москва получила продуктов, включая овес, жмых и сено, всего 85 вагонов. На всю Москву! — в тридцать, в сорок, во сто раз меньше, чем надо».

Ильичу тем временем подали тарелку. Он было занес ложку, но тут же приостановился и с видимым наслаждением вспомнил:

— Три месяца назад смеялись, когда говорили, что в Германии может быть революция, говорили, что только полусумасшедшие большевики могут верить в немецкую революцию. Называли — не только вся буржуазия, но и меньшевики и левые эсеры — большевиков изменниками патриотизму и говорили, что в Германии революции не может быть. Но мы знали, что там нужна наша помощь, и для этой помощи мы должны были жертвовать всем, вплоть до тяжелых условий мира...

— А теперь и последней крохой хлеба! — раздраженно перебил человек из угла.

Ленин сразу насторожился, резко обозначились его крутые сильные скулы:

— Да! Именно. Именно! — Он приподнялся, чтобы лучше видеть оппонента.

Но тот не сробел:

— У самих брюхо пустое, а еще других кормить лезем!

Александру Дмитриевичу стало не по себе. Ведь вот и он думал о требовании Ленина пусть не так прямолинейно и грубо, но в общем примерно так же, как этот человек из угла. А с другой стороны, может быть, Владимир Ильич действительно перегибает палку? Увлекается! Дает повод для нападок всей этой эсеро-меньшевистской своре! Разве можно так?! Надо же соизмерять свои возможности!

А Ильич уже отложил свою ложку, легко встал, подошел к человеку из угла, осмотрел его с ног до головы, недобро прищурился. Под этим оценивающим, пронизывающим взглядом тот не съежился, не засуетился, не залебезил, но, как видно, чувствуя нелепость своего облика, поспешил объяснить:

— Я из Орла. С жалобой. Хотели по достоинству отметить столетие Ивана Сергеевича Тургенева, а секретарь совдепа, этакий матросище в аршинных «клешах», спрашивает: «Он что, помещик бывший, этот самый Иван Сергеевич?» — «Ну и что же?» — говорю. — «А то, — отвечает, — что, стало быть, корниловец! Чешите-ка отсюда подобру-поздорову, пока живы». Это в Орле происходит — на родине Тургенева!

Уперев руки в бока, Ильич закатился звонким смехом:

— Так и говорит: «корниловец»?! Поистине безгранично наше «расейское» невежество! — На какое- то мгновение лицо его стало печальным, он помрачнел и опять нахмурился. — Но об этом потом. Вы вот тут изволили заметить насчет «брюха». А это не пустяк. Это, если хотите, уже целая политическая платформа. Да, да! И я, знаете ли, как-то не очень доверяю политическим платформам, возникшим па основе этого самого «брюха». Да, да! Я знаю: тысячи раз правы те, кто говорит, что русский народ измучен до предела, что он на грани отчаяния, — и, оглянувшись на притихшую столовую, он продолжал уже для нее: — Наша революция, между прочим, тем и отличается от всех предыдущих, что она сделана людьми, которые меньше всего думали о «брюхе».

Он произносил это круглое слово нарочито, с явным удовольствием и — Цюрупе слышалось — пародируя, с иронией.

— Несомненно! Несомненно! — торопясь, согласился человек из угла. — Но это все относится к вам, к вождям. А посмотрите, что творит наш «возлюбленный добрый народ»! В музыке революции он слышит лишь одну ноту — «дай»! За кусок хлеба сто раз перегрызет горло отцу родному, брату! Тысячу раз продаст душу богу, черту, кому хотите! Я выезжал в село Моховое после разгрома тамошней усадьбы графа Шенкурского. Так вот-с, тринадцать человек, участвовавших в этой операции, так и не удалось спасти! Две бабы умерли от обжорства, четыре — с перепою, шестеро мужиков сгорели в винном погребе, а один утонул в просе.

— Н-да... — задумчиво произнес Ленин. — И все- таки... Все-таки! Пролетариат России не только со вниманием и восторгом следит за событиями. Он ставит вопрос о том, чтобы напрячь все силы для помощи немецким рабочим.

— На моих глазах, — снова заговорил человек из угла, — в деревне Козловы Дворики живьем закопали в землю продотрядовца. Он кричал, что в Питере у него четверо голодных детей, а старуха, которая по возрасту годится ему в матери, подошла и сунула ему в рот ком земли: «На вот, милай, кушай наш хлебушек!» Это своему, русскому, а вы хотите, чтоб немцу!.. Не верю!..

— А я верю, — резко перебил его Ленин. — Рабочий класс России был всегда интернационалистским не на словах, а на деле, в отличие от тех мерзавцев — героев и вождей Второго Интернационала, которые либо прямо изменяли, вступая в союз со своей буржуазией, либо старались отделываться фразами, выдумывая, подобно Каутскому, Отто Бауэру и компании, отговорки от революции, выступая против всякого смелого, великого революционного действия, против всякой жертвы узконациональными интересами во имя движения вперед пролетарской революции.

— Это все умозрительные построения и, извините меня, схоластика. А практика — это старуха, сующая в рот умирающему ком земли. Я не верю...