Деды еще пару минут обсуждали, какое им говно предлагают на обед. Кормят в израильских больницах вполне сносно, я уже говорил. Не ресторан, конечно, но жить и есть можно. Поскольку химиотерапия давно закончилась, то от отвращения к больничной еде я более-менее избавился и вкушал то, что предлагали, даже с некоторым аппетитом. На тот приснопамятный обед бог послал нам с вредными израильскими стариками: куриную грудку, очень даже неплохо приготовленную, салат из огурцов и помидоров, свежую булочку, вареное яйцо и зернистый творожок. В Израиле его называют «котедж». Я все это дело поедал, слушая вполуха разглагольствования дедов про ужасную пищу, пока один из них не пригласил меня в дискуссию. «Вот ты же из России?» – спросил он. Я кивнул и утвердительно промычал.
– Вот скажи, разве в России так могут кормить уважаемых людей, – и широким жестом обвел рукой всю компанию. Я прожевал кусок шницеля, отложив вилку, вытер рот салфеткой и вступил в разговор.
– Вот ты, – ткнул я пальцем в Габи, – тебе сколько лет? – Семьдесят восемь, – ответил тот, несколько обескураженный вопросом.
– А ты? – продолжил я, переведя взгляд на Ицика. Тот тоже удивился переходу на возраст, но ответил: «Семьдесят два»
– Так вот теперь, уважаемые люди, – спокойно продолжил я – послушайте, как бы все было с вами в России. Тебя (это Ицику) привезли бы с инсультом в приемный покой, где бы ты, обоссанный, лежал бы на каталке несколько часов, прежде чем к тебе бы подошли. А тебя (это Габи), с такой травмой в таком возрасте, просто не взяли бы в больницу совсем. Так и лежал бы со своим раздолбанным бедром дома, пока тихо не угас бы на кровати. А кормят там так, что у меня слов ивритских не хватит, чтобы это описать. Так что заткнитесь и ешьте, пока дают.
Деды слушали меня, открыв рты, и тут в разговор вмешался Юра. Пожилой дядька после инсульта, живущий в Израиле гораздо дольше меня и ивритом владевший куда лучше.
– А я помню, – начал он, – как моя мама в больнице лежала и я санитаркам платил, чтобы за ней ухаживали.
Деды замахали руками, встали и удалились, чтобы весь этот ужас не слушать до конца. По-моему, они нам просто не поверили.
Продвигался я, во всех смыслах, довольно быстро. Ходил с каждым днем все дольше и дальше, нога болела меньше. Впрочем, доктора меня осаживали, дескать, не торопись, еще набегаешься. Я, конечно, рвался домой, но меня не отпускали две недели. Только на выходные однажды разрешили поехать переночевать. Причем взяли с меня подписку, что я вернусь в субботу вечером, не позже 21.00. Я удивился, зачем. Ведь все процедуры начинались только в воскресенье утром. Но мне, дураку, объяснили – страховые компании оплачивают наше лечение и госпитализацию. И периодически проверяют, не занимаются ли больницы приписками. Поэтому, если в урочное время больного не застанут в отделении, этот день госпитализации просто не оплатят. Я послушался и вечером вернулся в свою палату. Через две недели, доктор Жанна (а вся реабилитация в Израиле держится на «русских» врачах) устроила мне экзамен. Я должен был без костылей и не хромая пройти определенную дистанцию на беговой дорожке, подняться по лестнице три пролета, после чего снять протез и предъявить ногу. Если покраснение от воздействия протеза проходило за 15 минут, это считалось нормой. Во все нормативы я уложился, даже с перебором, и Жанна велела собираться. Я позвонил Алене и сказал одну фразу: «Забирай меня отсюда».
Я сидела в лобби и увидела тоненькую девушку, спортивного типа, похожую на фигуристку. Просто мой любимый спорт – фигурное катание, и поэтому я, наверное, обратила на нее внимание. Потом спустился парень. На вид очень строгий, взрослый и сдержанный. Вместе они смотрелись очень интересно, и невозможно было не обратить на них внимание. Мужчина был крупный и совсем не улыбался. Они постоянно куда-то ходили, выезжали, возвращались. Потом я начала с ними общаться. Их звали Таня и Сергей.
Когда они познакомились, она уже была замужем и с ребенком. У него детей не было. Он заболел раком еще в 14 лет, на момент, когда я их с Таней повстречала, ему было уже за 40. Он очень хотел детей, но, по медицинским показаниям, их у него вроде бы быть не могло. И когда они поженились, у него была ремиссия, и у них появился сын. С этого момента они уже сражались вдвоем. Он ведь болел практически всю жизнь. Это была форма рака дыхательных путей, довольно сложная. Но он как-то сумел закончить школу, получить образование и организовать свой бизнес, вполне успешный.