Интервью. Невиновны во сне

Бродить по свету или столбить участок — старая американская дилемма, и мистер Уэйтс вовсе не пытается ее разрешить, он лишь ищет ее скрипучую, взъерошенную, пыльную епифанию.

Канализация Будапешта

«Village Voice», 12 мая 1999 года

Люк Санте

Кажется, прошло довольно много времени с тех пор, как Папаша Уэйтс приезжал к нам в последний раз на кургузой лошадке, запряженной в повозку коробейника: по бортам болтались цветные побрякушки, внутри лязгали горшки и кастрюли, перекатывались корзины, набитые всякой мелочью — приборчиками для лентяев и сентиментальными балладами. Для того вояжа он взял напрокат немецкий акцент, дабы всучить нам подштанники из конского волоса, венки из чугунных цветов, и, поскольку все это («The Black Rider», 1993) оказалось очень даже интересным, постоянные покупатели могут не сомневаться, что «Mule Variations» также отвечают стандартам брэнда, который они успели узнать и полюбить.

Это будет линия Б, торжественно открытая в 1983 году альбомом «Swordfishtrombones». Линия А, то есть номенклатура товаров, поставлявшихся в предыдущем десятилетии, несла на себе черты, неизбежно наводящие на мысль о сплаве нескольких архетипических потоков (стрельба в пианиста, спонтанная бибоп-просодия, Америка пьет и идет домой, и так далее), слегка замазанном коричневатым сингер-сонграйтерским шеллаком времен «Электры»/«Эсайлема». «Swordfishtrombones» отбросили прочь эстрадные номера, пьяные шутки и открыли новые территории с залежами самодельной перкуссии, сюрреализма и более глубокого понимания американского фольклора. Может, этот шаг был не настолько радикальным и поворотным, как в том убеждены звукозаписывающие компании (до и после), но он, среди прочего, принес Уэйтсу внимание слушателей, которые (подобно вашему корреспонденту) испытывали некогда серьезные проблемы с носоглоткой, оказавшись поблизости от любого сингера-сонграйтера.

Оглядываясь назад, можно понять, что Уэйтс был просто обязан переключить передачу. Уэйте семидесятых слишком хорошо вписался бы в восьмидесятые. Попойки, костюмы, «кадиллак» с «плавниками» — все то, чем он эпатировал пропахшую пачулями Калифорнию, десятилетие спустя намертво прилепится к неизвестно откуда взявшемуся полку Гарри Конников-младших (Гарри Конник-младший (р. 1967) - певец-крунер, пианист, актер и общественный деятель: ориентировался на стиль эстрадных певцов 40-х — 50-х годов.), к их маршу студенческих землячеств вперед за возрождение нормальности. Нельзя сказать, что Уэйтс рассчитал свой шаг, — он лишь локализовал и облек в плоть собственного внутреннего эксцентрика, взяв себе в святые покровители композитора середины века Гарри Партча, авангардиста и бродягу, как нельзя лучше воплощавшего своими эффектными и чудаковатыми самоделками часть американского духа под названием «сделай сам». Возможно, пример Партча показал Уэйтсу, что упрямство может быть вполне эстетичным, когда не сводится к минутному настроению.

В любом случае в середине 80-х Уэйтс расцвел. Трилогия «Swordfishtrombones», «Rain Dogs» (1985) и «Frank’s Wild Years» (1987) стала для него звуковым пейзажем, театром, романом, великолепным песенным букетом. С компасом в руке Уэйтс пустился в дорогу, чтобы отыскать и застолбить главные точки своей личной территории, попутно собрав, взболтав и перемешав чуть ли не все сорта музыки, когда-либо звучавшие в барах двадцатого века. Кантри и вестерн спаривались

с французским шансоном, который скрещивался с новоорлеанским джазом, а тот — с морскими запевками, и так далее: взрослая игра, музыкальному ящику Уэйтса никогда не было дела до молодежной культуры. Из этой сюрреалистичной смеси-слияния выходила иногда литературность («9th and Hennepin» попросту пускает по «Улице» Партча («The Street» композиция Гарри Партча, входит в цикл «Eleven Intrusions» (1949--1950).) «модель-А» самого Уэйтса — «Christmas Card from a Hooker in Minneapolis»), иногда гимноподобный мейнстрим (вроде таких кавер-генераторов, как «Downtown Train» или «Blind Love» («Слепая любовь» (англ.).)), а чаще всего — нечто, не сводимое ни к каким определениям («Tango Till They’re Sore», например, звучит поразительно знакомо, но не вызывает в памяти ничего конкретного).