Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира

– И что, будем вместе оплакивать нашу горькую судьбинушку? – едко замечает Ричард. – Нет уж, горевать лучше врозь, если уж мы не можем нормально жить вместе и на свободе.

– Я никогда не перестану горевать по тебе, – говорит королева.

– Я тоже, – вздыхает Ричард. – Поэтому не будем затягивать расставание, чтобы не мучиться. Давай поцелуемся – и на этом всё.

Обмениваются поцелуем.

Королева никак не может заставить себя расстаться с любимым супругом и просит еще один поцелуй.

Снова обмениваются поцелуем.

– Прощай! – говорит ей Ричард. – Молчи – слова лишь множат горе. Всё наша скорбь за нас доскажет вскоре.

Уходят.

Сцена 2

Лондон. Покой во дворце герцога Йоркского

Входят Йорк и герцогиня Йоркская.

Вот дело дошло и до жены Эдмунда Лэнгли, герцога Йорка. Если по правде, то ей должно быть около 19 лет (точная дата рождения не установлена). А сколько лет самому Йорку, помните? Он же всего на год младше покойного Джона Гонта, ему в 1399 году стукнуло аж 58. Впрочем, в ту эпоху такие мелочи никого не волновали. Зовут девушку… Знаете как? Джоан Холланд. Да-да, именно. Она – родная сестренка того самого герцога Серри (Суррея), который вступился за Омерля, когда того обвинили в причастности к убийству Томаса Вудстока в Кале. Если вы не забыли все сложные родственные связи королевской семьи, то легко сообразите, что Джоан Холланд – племянница короля Ричарда, поскольку ее отец – единоутробный братец свергнутого монарха. Джоан – вторая жена Йорка, первую, Изабеллу Кастильскую, он благополучно похоронил еще в 1392 году, а уже в следующем году женился на совсем молоденькой (лет тринадцати) родственнице.

Ну, давайте посмотрим, какую Джоан нам нарисует Шекспир. Может, это и не Джоан вовсе…

– Я понимаю, что вам очень больно, милый супруг, но все-таки рассказывайте дальше о том, как оба ваших племянника приехали в Лондон, – просит герцогиня.

Оба племянника это, само собой, Генрих Болингброк и король Ричард. Йорк ужасно расстроен и рассказывает с трудом, сквозь слезы.

– Да… Так на чем я остановился?

– На том, что на голову Ричарда злые горожане из окон бросали всякий мусор.

– Ну да… Болингброк, значит, въезжает на отличном коне, гордо так, неторопливо, а народ его приветствует, все кричат: «Да здравствует наш Болингброк!» Все в окна высовываются, рассматривают обоих. Из окон вывесили яркие ковры, чтобы на улицах было нарядно. Болингброк ехал с непокрытой головой и всем кланялся направо и налево. Низко так кланялся, прямо ниже конской шеи голову опускал, и всем говорил: «Спасибо, земляки». Так всю дорогу и проехал, кланяясь.

Значит, новый король Генрих продолжает играть в народную любовь и демократическую доступность. Отметим.

– А бедный Ричард? – спрашивает герцогиня. – Он как ехал?

– Ну, ты же знаешь, как это бывает в театре… Пока любимый актер на сцене – ему все рукоплещут, но как только он уходит за кулисы и на подмостки выходит другой актер – о предыдущем мгновенно забывают. Так и здесь: к Ричарду проявили полное пренебрежение, никто не крикнул: «Да здравствует!», никто не сказал: «Добро пожаловать!». Некоторые бросали в него грязью, и Ричард кротко стирал ее с себя, а сам чуть не плакал, хотя изо всех сил пытался улыбаться. Если бы Господь не сделал людей такими злыми, они бы, наверное, смягчились и испытывали к нему сострадание. Но небеса распорядились иначе, и нам остается только подчиниться их воле. Я принес присягу Болингброку, теперь он мой король, и пути назад нет.

Вероятно, слышится стук копыт или звук шагов, потому что герцогиня говорит:

– Омерль приехал.

– Он больше не Омерль, – горько произносит герцог Йорк. – Он ведь был другом Ричарда, поэтому его тоже наказали, лишили герцогского титула, оставили только графский, так что теперь он всего лишь граф Ретленд. Сегодня в парламенте я дал присягу, что мой сын всегда будет верным вассалом новому королю.

ВходитОмерль.

Герцогиня и Йорк интересуются у него, какие новости. Омерль дуется и огрызается.

– Сынок, настали трудные времена, которые тебе придется пережить, – увещевает его Йорк. – Что в Оксфорде? Как там дела? По-прежнему турниры и веселье?

– Да вроде, – неохотно отвечает Омерль.

– Собираешься туда?

– Ага, поеду, если ничего не случится.

– А это что за шнурок с печатью? – встревоженно спрашивает Йорк, рассматривая сына. – Ну-ка постой! Ты прямо побледнел. Что это за бумага?

– Ничего важного, – уклончиво бормочет Омерль.

– Ну, если ничего важного, тогда можешь мне ее показать. Давай сюда, я хочу прочитать, – требует Йорк.

– Пап, ну правда же, там ничего важного! Но показать документ я не могу.

– Я должен прочитать, – настаивает Йорк и бормочет «про себя»: – Ох, боюсь я… Чует мое сердце…

Йорк, Омерль и герцогиня. Художник Henry Courtney Selous, гравер Frederick Wentworth, 1860-е