Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира

– Чего вы боитесь, дорогой? – недоумевает легкомысленная герцогиня. – Наверняка это обычная долговая расписка. Ваш сын наделал долгов, чтобы прикупить новые наряды к торжествам в Оксфорде.

А что у нас в Оксфорде-то? Что за праздник? Это большой рыцарский турнир в честь нового короля.

Но подозрительного Йорка такое простое объяснение никак не устраивает.

– Мой сын наделал долгов? Допустим. Тогда долговая расписка должна быть у кредитора. Не себе же самому он ее выписал. Думай, что говоришь!

И обращается к Омерлю:

– Ну-ка давай сюда бумагу.

– Нет, отец, не могу, прости.

– Нет, ты мне ее отдашь! И я прочту! – кричит Йорк и с этими словами вырывает бумагу и читает ее. – Предательство!.. Злодей! Подлец! Изменник!

Герцогиня ничего не понимает.

– Что случилось? – спрашивает она беспокойно. – Что все это значит?

Йорк вместо ответа громко зовет слуг.

Входит слуга.

– Седлать коня! – распоряжается Йорк и в отчаянии хватается за голову: – О, Господи, какая гнусная измена!

– Да о чем вы говорите, дорогой?

Но Йорк по-прежнему не удостаивает супругу объяснениями.

– Подать мои сапоги! Седлать коня!

Слуга уходит.

– Клянусь честью, я изобличу злодея! – обещает Йорк.

– Да что случилось-то? – не унимается герцогиня.

– Заткнись, дура!

– Не заткнусь! Омерль, может, ты объяснишь мне, в чем дело?

– Не волнуйся, это все ерунда, – отвечает ей бывший герцог, а ныне всего лишь граф. – Если что – я сам за все отвечу своей жизнью.

– Жизнью? – переспрашивает она.

Йорк в разговор не вступает, он занят спешными сборами.

– Эй, сапоги несите! Я еду к королю!

Входит слуга с высокими сапогами.

– Омерль, прогони этого противного слугу! – говорит герцогиня. – Бедный мой мальчик, ты что, переживаешь?

«Бедный мальчик». Однако! Эдуард Норвичский, герцог Омерль, родился в 1373 году, а Джоан Холланд (если, конечно, это именно она, а не кто-то выдуманный) – около 1380 года, то есть она примерно на семь лет моложе своего пасынка. Ничего себе «мальчик»! С одной стороны, Шекспир вкладывает в ее уста реплики молоденькой глупенькой девушки, что соответствует ее реальному возрасту, но с другой – как бы делает ее постарше. Или, может, это вообще не Джоан Холланд, а кто-то другой?

– Прочь с глаз моих, холоп! – кричит она слуге.

Слуга уходит.

– Я велел принести сапоги! – продолжает бушевать Йорк, который, кажется, ничего не видит и не слышит вокруг себя. Сапоги-то уже принесли, как нам сообщил автор несколькими строками выше.

– Остановись, Йорк! Что ты задумал? Ты собрался сдать собственного ребенка?

Необыкновенная прозорливость! Ты же, голубушка, только что неоднократно спрашивала, в чем дело и что случилось. Тебе никто ничего не объяснил, а ты, оказывается, уже и сама все знаешь?

– У нас с тобой нет других сыновей, – продолжает причитать герцогиня, – а новых рожать мне уже поздно, не по возрасту. Ты хочешь отнять у старухи сына, чтобы ее больше нельзя было назвать матерью? Он что, чужой тебе?

Опаньки! Так это, выходит, вовсе не юная Джоан Холланд, а восставшая из гроба Изабелла Кастильская? Тогда опять не все сходится. У Эдмунда Лэнгли и Изабеллы был не один сын, а двое и еще дочь. Второй сын, Ричард Конисбург, граф Кембридж, жив-здоров, проживет еще долго и умрет только в 1415 году, когда король Генрих Пятый казнит его вместе с соучастниками за Саутгемптонский заговор. И дочка, Констанция, тоже в полном здравии, помирать не собирается, вышла замуж, исправно рожает детей. Какое же право имеет мифическая герцогиня утверждать, что Омерль – единственный сын, других детей нет, и если что с ним случится – она перестанет быть матерью? Никакого.

А герцог Йорк наконец-то обращает внимание на вопли супруги и снисходит до разговора с ней.

– Ты совсем умом тронулась? Ты хочешь, чтобы мы скрыли заговор? Двенадцать заговорщиков решили убить короля во время праздника в Оксфорде, в этом документе их клятва, подписи и печати!

– Мы не пустим сына туда, вот и все. И нам нет никакого дела до этого, – решительно произносит герцогиня.

Вот и пойми этого Шекспира! «Старуха», прожившая жизнь при дворе, а рассуждает – ну чисто дитя малое. Трудная это задача: лепить единый образ из двух женщин, столь заметно различающихся и по возрасту, и по жизненному опыту.

– Идиотка! – рычит Йорк. – Да будь он хоть двадцать раз мой сын – я обязан предать заговор огласке.

– Ну конечно, тебе легко быть таким жестоким, не ты же его вынашивал и рожал, не ты мучился. Или, может, ты думаешь, что я его родила не от тебя и он тебе не родной, поэтому его и не жалко? Да ты посмотри на него, он же – вылитый ты, он похож только на тебя, а от меня совсем ничего не взял. Господи, я так его люблю! – стонет герцогиня.

– Уйди с дороги, – сердито говорит Йорк и уходит.