Иоаннида, или О Ливийской войне

«Завтра у римского народа – соблюдаемый им праздничный день, – повел речь Автилитен. – Римские воины, занятые соблюдением их обычных ритуалов, вряд ли рассчитывают на битву. Прикажи нашим людям тогда выступить. Вломимся внезапно в дезорганизованное войско в жгучий полдень, когда они будут прятать измотанные тела в тени, ослабшие от чрезмерной жары. Все, что нам понадобится, – немного лишней храбрости, чтоб преодолеть двойной ряд их укреплений. Сначала надо захватить их упрямого полководца прямо в его ставке; в то же самое время собери наши знамена и избери отряды, которые храбры, плотно выстроены и чьи командиры доблестны. Вот и вызывайте на бой отряды латинян. Это будет подходящее место для доброй схватки и большого кровопролития. Гарсана повел бы силы плотным боевым порядком к месту, где негодяй Куцина разбил лагерь. Там же есть и непоколебимый отряд римлян, горячий до схватки. У них тоже есть яростный предводитель, готовящийся уничтожить наши племена ради Рима, так что пока он будет подбадривать [своих воинов], раздувшись от почетных званий, они будут чествовать его начальником и братом по крови, рожденным от матери-латинянки[130]. Довольный собою ото всей этой лести, этот охочий до убийств враг захочет показать себя храбрым и верным [римлянам]. Коль скоро он и его подлецы будут мертвы, насамонам не придется даже и говорить о прочих врагах. Любой [воин] из этих земель последует за твоей силой, таким образом, храбрая победа будет дарована нашим знаменам». Люди согласились с его советом, и омерзительные племена завыли от ярости и раззадорили рассудки.

(ст. 278—347)

И вот волны скрыли день в океане, и настала черная ночь. Феб распряг коней и Цинтия[131] запрягла своих, обновив нашу силу. Она возникла из волн сразу же, лишь только он скрылся под водой. Все люди расслабились в спокойном отдыхе, и вводящий в оцепенение сон овладел прочими животными, чьи истомленные члены почувствовали прикосновение сладкой дремы, [разлившейся] по равнине: рогатый скот и разные птицы, ужасные дикие создания и холодно[кровные] рыбы у берега. Но Иоанн, поскольку в его сердце был разожжен огонь войны, провел бессонную ночь в бдениях и, преисполненный идей и осторожный по природе, обдумывал огромные затруднения, вставшие перед ним, и разрабатывал тактический план. Рядом с ним был погружен в те же думы ужасной войны мудрый Рицинарий, в душе склонный к миру, но, тем не менее, рассматривал вставшие перед ними трудности, используя свою рассудительность для составления очередности рассматриваемых [проблем]. Они умягчали умы друг друга диалогом и оберегались от сна разговорами. И, конечно, как часто оба они оборачивались к Господу с долгой молитвой и слезами о спасении державы, их людей, Ливии и их самих! И оба они, хоть и были преисполнены скорби, молились не напрасно, ибо Отец, устрашающий мир Своей молнией, узрел их моления из своего высокого обиталища и положил конец великим трудам войны.

Тем временем армия мармаридов, совершив ночные жертвоприношения, наполнила воздух бешеным криком. Они воздвигли алтари и воззвали к своим ложным божествам. Они обвели скот вокруг алтарей и потоками пролили на траву отвратительную кровь. Некоторые люди приносили жертвы Гурзилу, другие – тебе, рогатый Аммон, прочие поклонялись Синиферу, которого мазаки воспринимают в богоподобности Марса и представляют его могучим богом войны. Другие поклонялись Мастиману, ибо этим именем племена мавров величают Тенарийского Юпитера и, проливая много крови, приносят этому пагубному божеству человеческие жертвы. Увы, какая мерзость! Их жалкие стоны бичевали воздух и само небо со всех сторон. Вот один мужчина прижимает клинок к горлам жертв и обращается при этом к самому божеству. Призывая его явиться из иллюзорного мира теней, он молит бога попытаться следовать по пути солнца. Затем, по языческому обычаю, они раздирают внутренности животного, узнавая о своих судьбах. Но Бог пресек такого [рода] действия, и [языческое] божество было полностью глухо к их песнопениям, и их жрица никому более не давала ответов.