Иоаннида, или О Ливийской войне

Когда наш главнокомандующий Иоанн узнал из быстро доставленного ему доклада, что верного Куцину сильно теснят на его участке боя и что он изнемогает под тяжелым натиском вражеского оружия, [Иоанн] возжег у людей желание выступить против врага следующими словами: «Римская империя признает все народы, которые верны и подчиняются ей, и рассматривает их как латинских граждан. Благодаря верности союзникам, она подчинила себе весь мир (и это всеми было признано), стойко принося облегчение униженным и унижая бунтующих. Куцина, совершенно преданный нашему делу, в гуще борьбы, но не уверен в победе. Если врагу не удастся одолеть его, наша слава останется в веках. Сделайте же сейчас видимыми верность, мощь и стойкость Рима! Вперед, воины мои, и в этом страшном кризисе войны облегчите своей помощью положение этого человека, поразите эти гордые племена и, товарищи мои, спасите тех, кто полагается на вас».

(ст. 47—533)

Так он сказал, выдвигая свои знамена, и армия бросилась в наступление. К тому времени верное мавританское войско отступало через равнину, а лагуатаны предвкушали победу. Их отряды побеждали, а Пуцинтул, Куцина и Гейзирит отходили. Затем внезапно они увидела позади себя знамена приближавшегося к ним Иоанна. При этом зрелище они воспряли духом, повернули гибкие шеи коней, вновь обрели храбрость и галопом помчались в бой.

Свирепый Пуцинтул в дикой ярости обрушился на наступающего врага, проскакав галопом, и первым прорубился сквозь их ряды. Он уложил Имастана, нанеся ему глубокую рану. Он поразил мечом храброго Нифатена, разрубил дикарскую шею черного Мамона и, оказавшись лицом к лицу со своим врагом Иртом, рассек ему голову сталью, так что кровь [этого] человека, смешавшись со вспоротыми мозгами, потекла по его членам. Приблизившись к следующему поединщику, Аманту, он [сбоку] проткнул крепким оружием ему глотку, нанеся фатальную рану и порушив выход его голоса. Тогда кровь потекла изо рта [этого] человека и, когда оружие было извлечено, захлестала из обеих ран. Вожди ифураков увидели его, яростного, с некоторого расстояния, когда он как раз рубился в гуще их людей, и тогда они сформировали фалангу, объединив вместе много тысяч людей, и каждый из них угрожал [нашему] воину копьем. Он принял удары копий щитом. Не страшась ран и уверенный в своей мощи, он [ранее] отказался надеть доспехи на грудь. Но теперь, когда густой рой дротиков полетел в него, увы, великодушный командир пал, получив под грудь смертельное лезвие. Не сломленный даже столь серьезной раной, он ободрял и воодушевлял своих товарищей: «Победа, сограждане, остается за вами! Бейтесь, мужи, и пусть эти гнусные племена станут мне погребальным приношением! Если вы одолеете врага – даже тогда я стану очевидцем этого, обрету более великую жизнь и сделаю лагуатанские племена частью моего триумфа, когда я возрадуюсь среди теней! Но высокостенный Карфаген с воротами меж башен примет вас с великим триумфом, пребывающий в безопасности и лишившийся всего лишь одного человека». Говоря так, он упал от [полученной] раны, и его сотоварищи подняли его, все еще веселящегося сердцем, и отнесли в их лагерь. И так этот сотоварищ Дециев[136] отошел в мир теней, счастливый своей смертью. После войны его имя всегда будет благословенно, а его гибель будут помнить в грядущих веках, когда наши потомки будут читать об этих кровопролитных войнах.

Римская конница по приказу командира разъезжала по вражеским позициям, приводя в смешение его мрачные ряды. Поскольку фланг врага поддался, римляне спустили свистящие стрелы с натянутых тетив, и их полет напоминал тучи, разродившиеся плотным градом, побивающим урожай на широких пашнях. Высокий колос падает под бешеным натиском бури, зеленый росток более не приносит плод, и даже толстое дерево не может защитить нежные ветви с помощью листвы. Так же точно и ужасные стрелы, слетая с тетив, летели и наносили неизбежные раны, ибо ни одна из них не упала без пролития крови, ни одна оперенная стрела не упала на землю, не причинив вреда. Вот храбрые лошади туземцев и сами стоявшие в плотном строю враги падали наземь, и каждое лезвие было красным от крови массилов. Римский отряд, вооруженный дротиками, вступил в дело следующим, и его командиры раскидывали в бойне тела по всей длине и ширине поля боя, отчего воинственный дух римлян воспарял еще выше. Да, оружие наших воинов стало горячим, вся римская сталь покрылось мавританской кровью, ибо их собственное горе служило стрекалом их ярости. Кто может словами описать бесчисленные горькие смерти, настигшие их вождей на бранном поле, разнообразные исходы жизни, принесшие кому-то смерть, кому-то плен? Кто может перечислить имена тех, кого наш полководец храбро зарубил, равно как и простых воинов-мармаридов, павших безымянными и безвестными? Тем не менее я в своей поэме отмечу кое-кого, о ком сообщил долетевший от врагов слух.

(ст. 534—566)