Йомсвикинг

– Я Эйстейн, – сказал он. – Эйстейн Пердун. Я смотрю за лошадями.

– Что? – Мне показалось, что я ослышался.

– Я смотрю за лошадями. Дома в Йомсборге. Я отвечаю за конюшни.

– Нет. Твое имя.

– Эйстейн Пердун? – Рыжебородый снова засмеялся. – Да, так и есть. Пердун.

– Почему они тебя так называют?

– Потому что я пернул прямо перед Свейном Вилобородым. На его дворе, и все слышали это.

Перед моими глазами пронеслась вся эта история: ужасный датский конунг, сидящий на троне, окруженный своими воинами; перед ними этот человек с рыжей бородой, мрачная тишина – и тихий звук, прерывающий тишину…

– Он рассердился? – поинтересовался я.

– Нет, – ответил Эйстейн. – Он расхохотался. Но не ошибайся на его счет. Это страшный человек.

Я ничего не ответил. Рыжебородый так и стоял в стойле, а кобыла Вагна вытягивала шею через его плечо, чуя запах клевера.

– Тебе надо идти обратно на пиршество, – сказал Эйстейн.

Мне не хотелось идти обратно. Я сделал пару шагов, но споткнулся. Когда я снова поднялся на ноги, то обратил внимание на жеребенка. За стойлом, где находилась кобыла Вагна, было еще два, и хотя я не был пастухом, заметил, что с ним что-то не так. Он стоял, привязанный к стене конюшни, голова свешивалась к бачку с кормом. Подойдя поближе, я заметил припухлость на правой передней ноге, прямо под грудью.

– Тебе нравится конина? – раздался голос Эйстейна.

– Нет, – ответил я.

– Жаль. Ведь это ужин стоит и смотрит на тебя.

Мы не ели лошадей в Вике. Я знаю, многие, особенно южане, считают, что мясо лошади придает им силу и мощь, но мой отец говорил, что Один и его сыновья не ели трех животных, и это были волки, лошади и собаки. Поэтому и нам не следовало питаться их мясом. У меня не было и мысли, чтобы пойти и есть конину, но меня посетила другая идея. Скорее всего, во мне заговорило мальчишество и, конечно, пивной дурман.

– Что ты делаешь? – спросил Эйстейн, когда я открыл стойло и вошел к жеребенку. Я постоял посреди стойла, а жеребенок уставился на меня своими круглыми темными глазами.

– Оставь, – сказал Эйстейн. – Он сломал ногу.

Я подошел и положил руку на грудь жеребенка. Он задрожал, когда я провел рукой по его шерсти, лягнул задней ногой и успокоился, его голова снова склонилась к земляному полу, а тело вжалось в стенку. Шерстка у него была золотистой, а задняя часть и хвост – серыми, как будто он сел своим задом в болото. Эйстейн прошептал, что мне надо быть осторожным, потому что жеребенку больно и он может лягнуть меня. Я стоял в стойле, моя рука лежала на теплом теле лошади, и я вспомнил, как однажды отец сказал про меня. Мы были на хуторе и обедали вместе с крестьянином и его сыновьями. Там, на хуторе, жил человек, которого звали Лот, вольноотпущенный раб, который в клетке из прутьев держал сокола. Пока мужчины ели, он достал сокола и позволил мне его подержать, тогда отец с крестьянином, несущие кружки с пивом в руках, увидели меня. Отец сказал крестьянину так, чтобы все слышали, что у меня особое умение обращаться с животными. Я помню, как чувство гордости переполняло меня, когда отец похвалил меня, а крестьянин это слышал.

Я стоял возле жеребенка. И хотя Эйстейн постоянно разговаривал со мной из соседнего стойла и просил, чтобы я оставил жеребенка в покое, я точно решил, что ни один нож не прикоснется к этому животному. Я ощупал опухоль и переднюю ногу. Не чувствовалось, что там был какой-то перелом, больше было похоже на удар, напоминавший тот, который я получил на торжище. Если это было так, то он мог поправиться, и в этом мальчишеском порыве я искренне думал, что у жеребенка было столько же прав на жизнь, как и у остальных лошадей. Но Хальвдан Палата уже видел жеребенка, и его судьба была предрешена. Жеребенок, получивший травму и, скорее всего, в дальнейшем не способный выполнять обязанности лошади, лишался корма.

Сначала я попытался вывести жеребенка из стойла при помощи клевера, но у меня ничего не получилось. Эйстейн поинтересовался, чем я там занимаюсь, но в это время снова зашел конюх с тележкой. В ней было зерно, а не клевер, как в прошлый раз, Хальвдан Палата был настолько богат, что мог кормить своих лошадей ячменем и овсом. Конюх насыпал его в ведра, которые ставил в стойла. Когда он дошел до Эйстейна и меня, то даже не посмотрел на нас, лишь поставил ведро и пошел, насыпая корм, дальше до конца конюшни, потом развернулся и вывез пустую тележку на улицу.

Жеребенку зерна не дали. У него не было ни сена, ни воды. Я почему-то подумал, что, если бы я принес ему воды, он бы пошел за мной, и я бы смог спасти его от приготовленного для него ножа. Позднее я осознал, что я, должно быть, был пьянее, чем я думал, – украсть лошадь, приготовленную для убоя, – это было серьезное преступление.