Иосиф

Ему бы, Паша, сознаться, мол, так и так, чёрт попутал! Слабость допустил! Вот он, мол, крест, забирайте, и давайте, мол, вместе будем искать убивцев! Правильно жа? А он стал вилять, путать. Как говорять, в дурачка играть. ГУПАВА обыск устроила, тут жа и крест нашла! И забрали партизана. А тот на допросе и рассказал уже чистую правду. Мол, так и так, шел туда-то туда-то, за тем-то за тем-то, а тут – понос, и я под мост! Ага!

ГУПАВА вроде прислухалась, да к Серафиме. У Серафимы Махор в ту пору был. Стали допрашивать всех троих, а все трое в один голос:

– Ничаво мы в ТОТ день не видали, ничаво не слыхали! Весь ТОТ день дрова заготавливали! А сами про себя: «Господи, помилуй, Господи, помилуй!»

Ну и что ты думаишь? Говорили, что несколько раз Махра в Няхавах допрашивали, и ничаво против него и не нашли. Может, нашли бы, если глубже копнули! А копать не стали. Партизан энтот с первого дня, как посадили его, стал права там качать. Мол, опустите меня! Я жа вам, дескать, всю чистую правду сказал, я жа призналси, как оно дело было!

– Я партеец! – орал. – Я партеец со стажем! А вы тут хто? Я до самого Буденного дойду! Я вас тут всех в порошок сотру!

И нашла, как говорять, коса на камень! А зачем ГУПАВЕ такой камень? Она долго не думала, постановила, что из-за золота он его и убил! Крест-то – золотой! И десять лет Владимир Ильич, наш партеец, порошок тёр, десять лет в тюрьме щурилси!

– О, Паша! – оживился отец. – Время было такое! Тогда не смотрели: свой, не свой, партеец, не партеец!

– Значит, у Махра и Насти сложилось всё благополучно? И романтическая любовь на этом закончилась? – пытаю я у матери.

– Какая, какая?

– Ну, высокая любовь! Стали они жить-поживать да добра наживать? Так что ли?

– Высокая? – вздыхает мать. – Если бы так.

– А что дальше?

– А ты спать не хочешь? Можа, завтра я табе эту историю дорасскажу? Тут ещё – о-о-о! Стольки всего!

Я смотрю на отца, отец улыбается.

– Я, – говорит, – эту историю и не слыхал. Нина, ты ни разу её не рассказывала. И если вы спать не хотите, то я с вами троши посижу, чаёк попью!

– Мам?!

– Изверги! – мать смело протянула руку к конфеткам. – Но без «КОРОВКИ» я сильно устаю. Трошечки подъем? С чайкём! – мать озорно тряхнула головой и продолжила.

– А ты разве про Дундука не знаешь?

– Да откуда же мне про него знать?

– Ды как жа ты не знаешь? А знаешь, где его похоронили?

– Где?

– В Лобачах. Между клубом и магазином. Обелиск там со звездой стоит в оградке. Вас там, лопоухих дурачков, ещё в пионеры принимали. Каждый год пионеры у обелиска клянутся быть… эта… лихими комсомольцами и верными партейцами!

– А-а, – вспомнил я, – мы же ко дню пионерии, к седьмому ноябрю, всегда территорию эту убирали. Там ещё волейбольная площадка была. Окурок, бутылок, всякого мусора столько скапливалось! Так это ЕГО в том месте похоронили, Дундукова?!

– Да! А с какими почестями! Там стреляли так! Вверх! Что ты?! Начальства было – ужас, как много!

– А он, видишь как! Пал за бабскую юбку! – резюмировал отец.

– Выходить, так! От кочмарика!

– Ну а дальше?

– Дальше? Вышло так, что после того, как ты говоришь, стали Махор с Настей жить, поживать, да добра наживать. Махор дровишек на зиму натаскал, двери, как мог, утеплил, и зиму они благополучно пережили. Настя расцвела пуще прежнего! А вот Егор Егорыч, как рассказывали, трошки сдал. Не то, чтобы физически, а… как будто надорвалось в нем что-то. Всё ж – человека убил. Все об этом говорили. Переживал Егор Егорыч. Человеко-то был верующий. Двое из-за него пострадали: и Дундука не стало, и Партизана посадили. Вот ведь как в жизни бывает! Всё на мосту произошло, Паша! На мосту Дундук крест у Махра отнял, на мосту Махру угрожал, под мостом Махор его и положил. Вот так вот старые люди и говорили. А всё – зло! Зло тому виной. Вишь, до чего оно может довести! От этого и пал Дундук. Никогда, сынок, никогда не делай другим зла! Видишь злого человека, уйди от него подальше, от дурака такого, и никогда с ним не связывайся!

– Да он чего?! – возмутился отец, указывая на меня.

– Ну, я для порядка! Да-а. Махор с той поры и на людях мало показывался. А тут и весна, и лето пришло.

– Мам, но в этих годах коллективизация устанавливалась. Они что, нигде что ли не работали? Махор, Настя? –спрашиваю я.

– Я не могу тебе в точности сказать, где они работали. Но не это главное. Табе про любовь рассказывать или про коллективизацию? Коллективизацию отец твой хорошо помнить, а я-то – малая была…

Отец посмотрел на меня.

– Про коллективизацию потом, – решил я. – Пап, ага?

– Ага! – охотно согласился отец. – Давай дослухаем. Мне и самому интересно. Я и не знал эту историю. Откушай, Нина Димитриевна, и дальше гни сваю линию! –отец ближе пододвинул коробку конфет матери!

– О-о, ребята! Да я вам стольки нагну, у вас и «Коровки» не хватить! Ага! Значится, так! Наступила лета. Уж вЫшня отходила, а яблоки и сливы пошли. И вот как-то Настя стала купаться в Гришиной яме. Ты жа знаешь на Маркиных Гришину яму?

– А как же! Там мы летом часто купались.