Иосиф

А молодёжь похохатываить в кабине! Ага! И вот доежжяють они до Хопра, а там паром им вовремя. Бываить, парома ждёшь, ждёшь, а бабкам повезло. Их даже с машины не ссадили, пока через Хопер переправлялись. Глядять по сторонам, платочки поправляють, охають и ахають, мол, красота какая! С машины-то хорошо видать! Через Хопер переправились, да и дальше поехали. А в Захоперском, ты жа знаешь, там магазин стоить прям у дороги! Ну, Толик машину остановил, молодёжь вся вылезла – и в магазин! Мол, горлушки промочить надо, купить таво-сяво. А бабкам наказ дали:

– Ждите! Машину стерегите! Щас выйдем!

Зашли в магазин, а там очередь! Стали в очередь. А бабки наверху, в кузове, ждуть. Ждуть-пождуть: и минута проходить, и вторая, и третья! Бабки:

– О-о, глянь! Да чаво жа мы тут, как дуры стоим?

– Ды и правда! Скольки время прошло!

– Да мы ба уже дома были!

– Пошли!

– Ага! А энту анчутку не украдуть? Наказали жа стеречь её!

– О-о, да это Толик так дуркуить! Хто её украдеть? Кому она нужна?

– Ой, не говори! Я б такую завела сабе!

– Хи-хи…

Стали с машины слезать! Слезли кое-как, да пешки в гору. Домой! Прошли метров сто, молодежь из магазина выходить.

– О! А где жа наши красавицы?

– Да вон они!

– О-о, скороходы!

Догоняють их:

– Да вы че, девчата? Чем вам наша лошадка не по нраву? А ну, садитесь!

А «девчата» ни в какую наверх не хотять:

– Таперича, – говорять, – таперича во внутрях хотим ехать!

Понравилось, видать! Ну, молодёжь погоготала, погоготала, бабок в кабину, как селёдок в бочку уплотнила, а сама наверх. Едуть! Подъём преодолели, и то-олькя лесок там прояжжать с левой стороны, Серафима так вот глянула в сторону леска да и воскликнула:

– Ой! Свят, свят, свят!

– Чаво такой?! – подруги её пугаются.

– Егор Егорыч! – выдохнула Серафима.

– Какой Егорыч? –Махор!

– Свят! Свят! Свят! – таперича и те крестятся.

– Иде?!

– Откель Махор могёть взяться! Он жа утоп! А Серафима на лесок указываить:

– Кажись, там он!

Толик – по тормозам. лГядять все: и сверху глядять, и в кабине глядять в лесок, куда Серафима указала. А там никаво и не видать. Старухи крестятся, а молодёжь гогочить.

– Ну-у, бабка Серафима! Видать, ты нонча чавой-то съела!

– Грибков красных с белыми пупырушками!

– Ага!

Ну, доехали они домой. Про энту поездку по хуторам скольки раз вспоминали, как наши бабки из Урюпинска до Нехаево скорее машины хотели добраться. И смех, и грех! А на другой день в Авраамовский пришел Махор! Худой, тощий, но с длинной бородой! И первым делом зашел он к Серафиме! Та аж в обморок чуть не упала. А Махор, как чуял, в хату к Серафиме сразу не пошел, чтобы не напугать, а ходил, ходил возле хаты перед окнами. Серафима же у себя была и как увидала, креститься стала, чтоб нечистую силу отогнать. А «нечистая сила» ни в какую не уходить, лишь бороду гладить под окнами, и всё. Тогда уж Серафима поняла, что это живой Махор.

В общем, от Серафимы потом все узнали, что Махор ходил по монастырям, какие ещё не закрыли, ходил, грехи отмаливал.

Пока мама прихлебывала чай, я успел задать вопрос:

– Ну, а кто-то в хуторе знал, кто убил Дундука?

– Как?! – не поняла меня мать.

– Ты говоришь, что Махор грехи замаливал…

– Ну?

– Но главный грех-то у него был, наверное, убийство? –Убил, убил, вот за то и каялси!

– А в хуторе знали, кто убил Дундука? Сразу, как произошло убийство, настоящего убийцу знали? Вот, чего меня интересует!

– О-о, да все, Паша! Все, кому надо было знать, все знали, что убил Егор Егорыч! А как жа?!

– А как же активисты? Хуторские активисты? Они что? Не могли в ГУПАВУ доложить?

– Но активисты наши были!

– И что?

– Но они жа знали – что можно докладать, а что нельзя!

– Мг! – отец посмотрел на мать, мать – на отца.

– Да ты у нас, сынок, совсем городской стал что ли? –Ага! – усилил вопрос отец.

– Ты знаешь, скольки лет надобно сидеть твоему родному отцу в тюрьме?

Отец дернулся, наверное, не понял, за что Димитриевна, родная жана его статью ему пришила.

– За мельницу! – внесла поправку Димитриевна.

– За мельницу?! О-о! Ды я бы оттуда и не вышел! Из тюрьмы! – отец активно задвигал руками на столе, оживился. – Ни-ка-да!

– Вспомни! Ты ещё и маленьким был, на Речке, да и здесь, в Авраамовском, скольки народа питалось от мельницы?

– Ага! И в голод, и так…

– А он, чего же, отец твой, когда и муку, и зерно давал людям, он своё давал? Он жа воровал!

– Воровал! Правильно ты говоришь, Нина, воровал! У гусударства! Но я жа спасал! Людей спасал! Голод! Паша! Ты знаешь, какой голод был жуткий!

– Но это в сорок седьмом голод был, – уточнила мать. –Его ещё и на свете не было. Пашки. Володя у нас только что тогда народился. Я про другие года говорю. В другие года люди тоже так и толкались возле мельницы. В тернах, за тернами, прятались друг от дружки, как дети малыи. Вроде не видят друг друга, а стоят и ждут очереди своей. Все брали и все знали – и активисты, и партейцы, и милиция брала на мельнице, но никто же не донёс! – втолковывала мне мать. – Ты вот тогда был и пионером, и комсомольцем, ты жа всё это видал?

– Видел.

– А чего же ты на отца родного не донёс?

– Да ты чего, мам?! – обиделся я.