Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Тема обретения поэтического голоса становится одной из центральных в творчестве Бродского в середине 1970-х годов. Ирена Грудзинская-Гросс пишет: «На одной из последних встреч с читателями Бродский вспоминал, что в начале пребывания в эмиграции им овладела паника: в первые же дни в Вене он тщетно пытался подобрать рифму к какому-то слову. Для него это было настоящее потрясение: ведь ему всегда удавалось найти нужную рифму к любому русскому слову. Казалось, случилось непоправимое — он начал забывать русский. Но на следующий день рифма была найдена»[332].

Невозможность найти рифму — кошмар для поэта, особенно для Бродского, уделяющего рифме такое внимание. Позднее в беседе с Соломоном Волковым он вспоминал слова Ахматовой: «Иосиф, мы с вами знаем все рифмы русского языка»[333] (а до этого практически в той же формулировке в разговоре с Михаилом Мейлахом)[334].

Знание «всех рифм» — важная и повторяющаяся характеристика ахматовского представления о настоящих поэтах. Так, Ахматова восхищалась работой, которую проделал Михаил Лозинский, переводя «Валенсианскую вдову» Лопе де Вега. Она вспоминает, как на премьере в театре Акимова шепнула ему: «Боже мой, М<ихаил> Л<еонидович>, — ни одной банальной рифмы. Это так странно слышать со сцены». — «Кажется — да», — ответил этот чудодей[335]. И дописывает на листке дневника: «И невозможно отделаться от ощущения, что в русском языке больше рифм, чем [думала] казалось, раньше. (Поэтам присуще „чувство рифмы“, т. е. знание всех рифм».)[336] Лозинский перевел и «Божественную комедию» — ниже она будет цитироваться именно в его переводе.

«Декабрь во Флоренции» с его сложнейшей схемой тройной рифмовки и составными рифмами безусловно подтверждает это «чувство рифмы». Стихотворение стало одним из самых известных текстов Бродского. О нем много писали исследователи творчества поэта[337]. В их работах были выявлены важные подтексты и достаточно полно описаны особенности стихосложения в «Декабре во Флоренции», но не менее важно то, как Бродский выстраивает изощренную и многоуровневую систему пересекающихся точек зрения или «взглядов», позволяющую ему в рамках жанра стихотворного путешествия не просто создать городскую зарисовку, а свести воедино судьбы нескольких поэтов — Данте, Мандельштама, Ахматовой — и его собственную. Он совмещает пейзажи Флоренции и Ленинграда/Петербурга и соединяет несколько исторических эпох для того, чтобы дать ответ на жизненно важный вопрос: что происходит с поэтом в изгнании.

Покинув родной город и страну, Бродский буквально создает свой собственный поэтический и биографический миф об изгнании. При этом он опирается на биографии и поэзию других изгнанников (Овидий, Данте, Пушкин, Мандельштам), использует разветвленную сеть подтекстов, игру с категориями определенности/неопределенности и совмещение нескольких исторических и пространственных планов — словом, все то, что составляет сложную картину интерференции поэтических влияний, о которых он говорил позднее в Нобелевской лекции.

Сопоставлять Флоренцию и Петербург Бродский стал еще до того, как увидел Италию своими глазами. Томас Венцлова вспоминает последнюю встречу с Бродским в Советском Союзе, когда они, чтобы оторваться от возможного «хвоста», вскочили в отплывающий пароходик у Летнего сада. «Мы плыли мимо лучшей ленинградской набережной. „Вот этого я нигде не увижу. В Европе города рациональны; а этот построен на реке, через которую, в общем, невозможно мост перекинуть“. Я: „И все-таки есть похожая набережная“. И.: „Во Флоренции, я угадал?“ Он действительно угадал, что я имел в виду»[338].

Этот интерес к Флоренции тесно связан с интересом к Данте — как к его произведениям, так и к судьбе. А имя автора «Божественной комедии», как мы помним из предыдущей главы, не менее тесно связано для Бродского с именем Ахматовой, в чьем исполнении он впервые услышал Данте по-итальянски. «Декабрь во Флоренции» становится своего рода продолжением ахматовской двойчатки («Лотова жена» и «Данте»), хотя и существенно бо́льшим по объему, но так же четко выверенным. Бродский ищет ответ на вопрос: как относиться к потерянной родине и какую реакцию выбрать. Дантовское «взгляни и проходи» или «отдавшую жизнь за единственный взгляд» Лотову жену?

Сам Бродский прокомментировал стихотворение так: «Стихотворение — дантовское в определенном смысле. То есть употребляются, так сказать, тотальные терцины. И рифмы — довольно замечательные. Я помню, когда написал, был в полном восторге от себя, от своих рифм.