Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Бродский, очевидно, считал «Декабрь во Флоренции» одним из самых важных своих стихотворений — по крайней мере, когда в 1980 году он решает перевести несколько поэтических текстов на английский, то начинает именно с него, несмотря на всю техническую трудность задачи (рифмовка терцетами, обилие составных рифм, многочисленные поэтические аллюзии) и на то, что несколько попыток перевода было предпринято носителями языка и опытными переводчиками — уже упомянутым Робертом Лоуэллом, Дэниелом Вайссбортом и Джорджем Клайном[348].

Автоперевод Бродского был опубликован в первомайском выпуске «Нью-Йоркского книжного обозрения» за 1980 год, но значимых откликов рецензентов на него не последовало. Не упоминался он и в рецензиях на сборник Бродского на английском — «A Part of Speech» («Часть речи»), — вышедший в том же году. Критики, не владеющие русским языком, не обращали внимания на это стихотворение и позже — его смысл ускользает, если не видеть многочисленных отсылок не только к Данте, но и к русской поэзии, возникающих с самого начала стихотворения.

«Декабрю во Флоренции» предпослан эпиграф: «Этот, уходя, не оглянулся. Анна Ахматова». Это строка из стихотворения Ахматовой «Данте». Вообще, Бродский нечасто использует эпиграфы в своих стихах, предпочитая посвящения. А вот для Ахматовой эпиграф, начиная с 1920-х годов, становится неотъемлемым элементом значительной части ее стихов. «Ахматова, лишенная в революцию общества большинства своих самых близких друзей и оказавшаяся в стороне от главного течения литературной жизни, видела в эпиграфе не скованный временем и пространством способ общения с другими поэтами»[349].

В двух книгах Бродского, предшествующих «Части речи», в которую включен «Декабрь во Флоренции», эпиграфы встречаются крайне редко — лишь четыре раза. Они предпосланы стихотворениям «Послание к стихам» (из Кантемира), «Два часа в резервуаре» (из Пушкина), «Письмо генералу Z» («из песни об осаде Ла Рошели» — сочинен самим Бродским[350]) и «Натюрморт» (из Чезаре Павезе). В самой «Части речи» эпиграф, кроме «Декабря во Флоренции», присутствует только в двойном стихотворении «Песня невинности, она же — опыта» (из Уильяма Блейка).

Большинство из писавших о флорентийском стихотворении упоминают об эпиграфе вскользь, отмечая, что он вводит тему Данте и изгнания, иногда комментируя отношение Ахматовой к Данте, но почти никогда не задаваясь вопросом: а почему Бродский выбирает в качестве эпиграфа строчку из стихотворения Ахматовой, а не, скажем, строку из «Разговора о Данте» Мандельштама, с которым «Декабрь во Флоренции», безусловно, связан?

Более того, почему он выбирает именно эту строчку? Михаил Крепс, автор первой монографии о Бродском, замечает, что она «аллюзийно наиболее емкая — в ней содержится намек на эпизод из книги Бытия о жене Лота, которая оглянулась на башни родного Содома и превратилась в соляной столп»[351]. То есть строка ассоциируется не только со стихотворением «Данте», но и с «Лотовой женой» — и с вариациями мотива взгляда назад в поэзии Ахматовой.

Для Бродского этот мотив также важен, в том числе по понятным биографическим причинам. «Декабрь во Флоренции» написан через несколько лет после отъезда из Ленинграда и во многом таким взглядом и является (или мог бы являться, о чем далее). Но что мешало поэту дать в эпиграфе более развернутый отрывок из «Данте» Ахматовой, чтобы сориентировать читателя и облегчить ему понимание текста?

Причина в том, что указательное местоимение «этот» в строке, оторванной от контекста, требует от читателя припоминания (или перечитывания) всего стихотворения Ахматовой, которое точно так же строится на неназывании имени Данте в тексте (хотя название четко дает понять, о ком идет речь). Кстати, сам принцип выбора такого синтаксического и смыслового обрывка можно назвать иконическим — точно так же, как многочисленные стиховые переносы в тексте, он подчеркивает идею оторванности от родной почвы, разлуки, изгнания. Но подчеркивает, не называя, — через умолчание.

Вообще такого рода умолчания характерны для Бродского — можно вспомнить, что после отъезда из родного города он ни разу не назвал его по имени в своих стихах, — хотя образ Ленинграда/Петербурга регулярно в них встречается, иногда сам по себе, иногда — просвечивая сквозь другие города, как это и происходит в «Декабре во Флоренции».