Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Во-вторых, местоимение второго лица единственного числа здесь может читаться как обобщенно-личное, косвенно подразумевающее первое лицо. Второе лицо вместо первого — частый случай как в разговорной речи, так и в поэзии (ср. у Ходасевича — «Бог знает, что себе бормочешь, / Ища пенсне или ключи»). В таком случает речь идет об авторе или его alter ego, идущем вдоль набережной Арно по зимней Флоренции и понимающем, что он больше не вернется в этот город (на самом деле Бродский побывает во Флоренции, еще несколько раз — в 1985-м и начале 1990-х). А вот город будет возвращаться к нему — как и к Данте — многократно, в снах и воспоминаниях. Говоря о Флоренции Бродский замечает: «Сон, который возвращается до конца жизни. Она на меня производит впечатление заброшенной столицы, обедненного дворянства, которое живет теперь в бедности, но, чтобы понять ее лучше, я должен бы пробыть в ней дольше»[359].

Учитывая двойную экспозицию стихотворения, в котором сквозь декабрьскую Флоренцию просвечивает облик родного города Бродского, можно сказать, что это обобщенно-личное прочтение местоимения задает и тему невозможности для самого поэта вернуться в Ленинград — тему, которая уже вне зависимости от интенции автора многократно усиливается в контексте его завершенной биографии и того, что, подобно Данте, он действительно не вернулся в родной город — ни когда его начали звать туда в девяностые, ни после смерти.

Еще один вариант использования местоимения — обращение к читателю как к собеседнику, мысленно ставящему себя на место автора и героя (героев) стихотворения. И наконец, в четвертом значении «ты» может выступать как обозначение деперсонифицированного адресата, относясь сразу ко всем поэтам, побывавшим во Флоренции и не вернувшимся туда — Данте, Ахматовой, Гумилеву — и шире, ко всем, лишенным возможности вернуться в родной город.

Кстати, имя Данте зашифровано в рифмовке первой строфы. Первые две рифмы второго терцета («двери» — «звери») как бы подразумевают третью — «Алигьери», однако ожидание оказывается обманутым и возникает громоздкое — «атмосфере». Кстати, обе рифмы («звери» — «Алигьери», «двери» — «Алигьери») использует Гумилев. Первую — в стихотворении «Флоренция» (1913), написанном после путешествия по Италии с Ахматовой, вторую — в «Оде д’Аннунцио» (1915).

В таком же расширительном смысле как местоимение «ты» используется и местоимение «это» в утверждении «Это — красивый город», которое с первого взгляда можно воспринять как «неожиданную и немыслимую по непоэтичности фразу, которую бы отверг любой романтик или символист»[360]. Для Бродского, однако, смысловой акцент в этой синтагме стоит скорее не на прилагательном и существительном, а на местоимении «это», которое, перекликаясь с местоимением «этот» в эпиграфе, создает своего рода мерцание между двумя (или несколькими) определенными смысловыми пространствами стихотворения.

Возвращаясь к формальной организации текста, можно сказать, что хотя строфическая организация и рифмовка в этом стихотворении совсем не похожи на ахматовскую поэзию, но один из главных заветов Ахматовой Бродский усвоил хорошо: для поэмы (или, можно добавить — большого стихотворения) самое важное — это собственная строфа. «Потому что в русской поэзии вообще не было своей строфы почти ни у кого — вот, скажем, пушкинская, онегинская строфа. Вот что погубило Блока с его „Возмездием“ — что он не свою строфу взял, а пушкинскую. Ахматова говорила, между прочим… Вот, кстати сказать, пример: строфа в „Поэме без героя“. Она говорила, что нужно иметь свою строфу»[361].

«Декабрь во Флоренции» использует строки, зарифмованные по три, организованные в девятистрочные строфы по схеме aaabbbccc («тотальный вариант терцаримы», по замечанию М. Крепса[362]). Для русской поэзии эта схема необычна, в английской же тройная рифмовка регулярно встречается, например, в любимом Бродским стихотворении Томаса Гарди «Схождение двоих», равно как и в целом ряде других текстов, известных Бродскому[363]. Девять строф отсылают к девяти кругам Ада и девяти сферам Рая в «Божественной комедии» — подчеркивая «нечетный», дантовский план стихотворения.

При этом Бродский использует только женские рифмы, что дополнительно отсылает к Данте. «Вот еще существенное отличие англоязычной поэзии: стихотворение по-английски — это стихотворение преимущественно с мужскими окончаниями. Поэтому Данте, представляющийся возможным в русском переводе, по-английски невозможен»[364].

Необходимо упомянуть и еще одну особенность организации текста, видимую с первых же строк и сохраняющуюся на протяжении всего стихотворения. Бродский активно использует стиховые переносы внутри строфы, причем значительная часть этих переносов — «сильные», сделанные на предлогах и союзах (и как результат, — большое количество составных рифм). Однако междустрофические переносы, довольно частые в поэзии Бродского, в «Декабре во Флоренции» полностью отсутствуют. Каждая строфа законченна и самодостаточна.