Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Неназванные места, неатрибутированные цитаты, намеки, рассчитывающие на знание читателем контекста и активное чтение, — это свойство, важное для поэзии вообще, становится принципиальным в художественной системе петербургского постсимволизма, прежде всего Мандельштама и Ахматовой. Кларенс Браун, замечательный американский филолог и переводчик Мандельштама, отмечает: «Современная поэзия требует многого от читателя, но мало кто из современных русских поэтов требует столько, сколько Мандельштам. „Чтобы читать меня, вы должны иметь мою культуру“. Он гордится, связывая себя с Данте и, как и Данте, требует, чтобы читатель владел „догадливостью“ — тем высшим качеством по-настоящему образованного человека, которое означает быстроту понимания, способность уловить намек»[352].

Эти слова в полной мере применимы и к поэзии Бродского. В «Декабре во Флоренции» он сополагает Данте и Мандельштама, чтобы обратиться к теме поэта в изгнании, но делает это, обращаясь к стихотворению Ахматовой «Данте», в котором такое соположение прочитывается впервые, и используя характерную для Ахматовой игру с категориями определенности-неопределенности. Обычен для поэзии Ахматовой и сам принцип такого соположения. «…у Ахматовой вообще стихотворения часто создаются на скрещении двух импульсов-источников, на заведомом раздвоении адресата»[353].

Надо сказать, что в упомянутом автопереводе «Декабря во Флоренции» Бродский некоторым образом облегчает задачу читателя по опознанию отсылки, меняя строчки ахматовского стихотворения в эпиграфе. Там он выбирает первые две (разумеется, в переводе на английский): «Он и после смерти не вернулся / в милую Флоренцию свою». Хотя адресат и здесь скрывается за личным местоимением, задано хотя бы место действия.

Однако вернемся к русскому тексту и его эпиграфу. «Можно предположить, — пишет Михаил Крепс, — что тема Данте-изгнанника привлекла Ахматову в силу раздумий о судьбе поэтов на родине и поэтов в эмиграции, многие из которых были ее друзьями. Строчка „этому я песнь пою“ звучит как поэтическая шифровка и, возможно, сквозь призму образа Данте подразумевает неизвестного нам адресата. Ясно одно: Ахматова на стороне поэта в вопросе о том, что лучше — свобода на чужбине или унижение на родине»[354].

Одним из этих «неизвестных адресатов» можно считать Мандельштама, но для Бродского важно не только местоимение «этот», но и то, что он «не обернулся». На это обращает внимание и Майя Кёнёнен: «…строка, выбранная Бродским в качестве эпиграфа <…>, еще раз подчеркивает мотив взгляда, в данном случае взгляда назад в прошлое»[355].

Взгляд назад — устойчивый мотив поэзии Бродского, начиная с его ранних стихов. Так, например, в стихотворении «Прошел сквозь монастырский сад…» прогулка рыжеволосого лирического героя («гостя» — еще одно слово из ахматовского словаря), по пустырю за Смольным собором спускающегося к Неве, вводит мотив невозможности возвращения, который до конца непонятен, но очевидным образом связан с осознанием культурного разрыва, изолированности от традиции и одновременно важности взгляда назад и опасностей, связанных с ним.

Строка эпиграфа связывает Ахматову и Данте не только тематически, но и формально. Она демонстрирует характерный для Ахматовой тип употребления указательного местоимения; причем в ее поэтике, как отмечалось, этот тип связан с влиянием Данте. «Одно из далеко идущих сходств [поэзии Ахматовой и Данте] — семантическая и интонационная выделенность местоимений (обычно — указательных, реже — притяжательных)»[356]. Эпиграф отражает существенное сходство поэзии Бродского и Ахматовой, связанное с указательными местоимениями, о котором будет сказано в следующей главе.

В своих стихотворениях и Бродский, и Ахматова не называют Данте прямо — Ахматова выносит его имя в заголовок и использует в самом тексте лишь местоимение, как она часто делает (ср., например, стихотворение «Летний сад»), Бродский же не упоминает Данте вовсе, создавая пространство для интерпретации, в котором написанное может относиться не только к автору «Божественной комедии», но и к любому поэту в ситуации изгнания, включая самого Бродского.

«Ты» во второй строчке может быть обращено к Данте, косвенно упомянутому в эпиграфе, к читателю, к другим поэтам, побывавшим во Флоренции (прежде всего, Мандельштаму и Ахматовой), а также и к самому автору — случай автокоммуникативного второго лица. Отсутствие определенности как бы подсвечивает глагол, стоящий рядом с местоимением: «не вернешься». Первая строфа в этом смысле перекликается с последней, но выводит сказанное на новый уровень обобщения: в первой — «Это — красивый город», в который «ты не вернешься», в последней — «Есть города, в которые нет возврата».

«Декабрь во Флоренции» начинается самым логичным образом — таким же, каким обычно входят в дом — с дверей. Двери уподоблены рту, они вдыхают и выдыхают: