Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Двери вдыхают воздух и выдыхают пар; но
ты не вернешься сюда, где, разбившись попарно,
населенье гуляет над обмелевшим Арно,
напоминая новых четвероногих. Двери
хлопают, на мостовую выходят звери.
Что-то вправду от леса имеется в атмосфере
этого города. Это — красивый город,
где в известном возрасте просто отводишь взор от
человека и поднимаешь ворот.

Первая строфа задает место действия, но в отличие от названия указывает на него неявно. Прежде всего — через указательные местоимения и название реки, на которой стоит Флоренция, но также и вводя в стихотворение уже обозначенный эпиграфом образ великого изгнанника. Дантовские аллюзии в первой строфе («лес», «звери», «известный возраст») неоднократно отмечались и очевидны, практически все они приходят из начальных терцин «Божественной комедии», также многократно отмечалось, что образ дверей может соотноситься с вратами дантовского Ада и известной надписью на них.

Двойной временной план — время Данте и время посещения Бродским Флоренции — задается благодаря эпитету при названии Арно. Действительно, во времена Данте река была судоходной, теперь нет, а также благодаря наречию «вправду», подчеркивающему диалог с другим текстом и согласие с ним. Метафора «новых четвероногих», c одной стороны, связанная с «Новой жизнью» Данте[357], с другой — смешивающая дантовских зверей из первой песни «Комедии» и обнявшиеся парочки, гуляющие по набережным современной Флоренции, задает также одну из основных числовых линий стихотворения.

Уже с первых строф можно увидеть, что «Декабрь во Флоренции» строится как баланс между четом и нечетом, сложное равновесие формы, построенной на степенях тройки (3, 9, 81) — «тотальных терцин» (по выражению Бродского), девяти строк в строфе, девяти строф, 81 строки — и смысловой образности, построенной на степенях двойки (2, 4, 8, 16).

При этом четный ряд в поэтике Бродского связан с Ленинградом, нечетный — в поэтике Данте — с Флоренцией. Если второе очевидно, то первое требует пояснения. Характерным примером «четности» Ленинграда, связанной с архитектурной симметрией классических форм, о которой многократно упоминал Бродский, является стихотворение «Полдень в комнате», посвященное «переименованному городу»:

Воздух, в котором ни встать, ни сесть,
ни, тем более, лечь,
воспринимает «четыре», «шесть»,
«восемь» лучше, чем речь.

Когда Валентина Полухина поинтересовалась у Бродского природой этого числового образа, он ответил: «Ну, воздух проще, кратней, делится на два, т. е. удобоваримей, т. е. элементарней. Тут очень простая логика. Она дальше в стихотворении развивается. Я даже помню, как это дальше. Воздух неописуем, т. е. неописываемый; воздух не предмет литературы; можно сказать, он чистый, замечательный и т. д., но он в общем не оцениваем. И 2–4–6 — это такие нормальные, кратные цифры. Обратим внимание, 16-я песнь „Инферно“ делится на два»[358]. Из ответа видно, что Бродский связывает свою нумерологию с нумерологией Данте — почти таким же образом, как это делала Ахматова, например, в цикле «Cinque».

Метафорический образ дверей — рта, выдыхающего пар, превращающийся в па́ры (редкий случай игры с омоформами в поэзии Бродского) — начинает упомянутый четный ряд. В самом образе нет ничего экстраординарного. Такие метафоры встречаются в русской поэзии XX века, ср., например, у Маяковского в «Облаке в штанах»:

Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на́ зуб.

Гораздо интереснее то, как Бродский последовательно развивает этот образ дальше, последовательно развертывая реализацию разных форм заданной метафоры на протяжении всего текста и везде сохраняя заданный с самого начала принцип четности, парности.

«Ты» в первой строфе может читаться сразу в нескольких значениях. Во-первых, второе лицо мотивировано наличием внешнего адресата, который задан эпиграфом, хотя и не назван прямо. Это Данте, изгнанный из Флоренции и лишенный возможности в нее возвратиться. Глагол в предложении стоит в настоящем времени, и читатель может предположить, что основной сюжет стихотворения будет разворачиваться во Флоренции начала XIV века — речь, вероятно, идет о Данте, который еще жив, но уже покинул город и не вернется в него даже после смерти, что и является сюжетом стихотворения Ахматовой, строка из которого вынесена в эпиграф.