Ирано-таджикская поэзия

Нам надо мать вина сперва предать мученью,
Затем само дитя подвергнуть заключенью.

Отнять нельзя дитя, покуда мать жива, —

Так раздави ее и растопчи сперва!

Ребенка малого не позволяют люди

До времени отнять от материнской груди:

С весны до осени он должен целиком

Семь полных месяцев кормиться молоком.

Затем, кто чтит закон, творцу хвалы приносит,

Мать в жертву принесет, в тюрьму ребенка бросит.

Дитя, в тюрьму попав, тоскуя от невзгод,

Семь дней в беспамятстве, в смятенье проведет.

Затем оно придет в сознанье постепенно,

Забродит, забурлит — и заиграет пена.

То бурно прянет вверх, рассудку вопреки.

То буйно прыгнет вниз, исполнено тоски.

Я знаю, золото на пламени ты плавишь,

Но плакать, как вино, его ты не заставишь.

С верблюдом бешеным сравню дитя вина,

Из пены вздыбленной родится сатана.

Все дочиста собрать не должен страж лениться:

Сверканием вина озарена темница.

Вот успокоилось, как укрощенный зверь.

Приходит страж вина и запирает дверь.

Очистилось вино и сразу засверкало

Багрянцем яхонта и пурпуром коралла.

Йеменской яшмы в нем блистает красота.

В нем бадахшанского рубина краснота!

Понюхаешь вино — почуешь, как влюбленный,

И амбру с розами, и мускус благовонный.

Теперь закрой сосуд, не трогай ты вина,

Покуда не придет созревшая весна.

Тогда раскупоришь кувшин ты в час полночный,

И пред тобой родник блеснет зарей восточной.

Воскликнешь: «Это лал, ярка его краса,

Его в своей руке держал святой Муса!

Его отведав, трус в себе найдет отвагу,

И в щедрого оно преображает скрягу…

А если у тебя — бесцветный, бледный лик,

Он станет от вина пунцовым, как цветник.

Кто чашу малую испробует вначале,

Тот навсегда себя избавит от печали,

Прогонит за Танжер давнишней скорби гнет

И радость пылкую из Рея призовет».

Выдерживай вино! Пускай промчатся годы

И позабудутся тревоги и невзгоды.

Тогда средь ярких роз и лилий поутру

Ты собери гостей на царственном пиру.

Ты сделай свой приют блаженным садом рая,

Блестящей роскошью соседей поражая.

Ты свой приют укрась издельем мастеров,

И золотом одежд, и яркостью ковров,

Умельцев пригласи, певцов со всей округи,

Пусть флейта зазвенит возлюбленной подруги.

В ряду вельмож вазир воссядет — Балами,

А там — дихкан Салих с почтенными людьми.

На троне впереди, блистая несказанно,

Воссядет царь царей, властитель Хорасана.

Красавцев тысяча предстанут пред царем:

Сверкающей луной любого назовем!

Венками пестрыми те юноши увиты,

Как красное вино, пылают их ланиты.

Здесь кравчий — красоты волшебной образец,

Тюрчанка — мать его, хакан — его отец.

Поднялся — радостный, веселый — царь высокий.

Приблизился к нему красавец черноокий,

Чей стан что кипарис, чьи щеки ярче роз,

И чашу с пламенным напитком преподнес,

Чтоб насладился царь вином благоуханным

Во здравие того, кто правит Саджастаном.

Его сановники с ним выпьют заодно,

Они произнесут, когда возьмут вино:

«Абу Джафар Ахмад ибн Мухаммад! Со славой

Живи, благословен иранскою державой!

Ты — справедливый царь, ты — солнце наших лет,

Ты правосудие даруешь нам и свет!»

Тому царю никто не равен, скажем прямо,

Из тех, кто есть и кто родится от Адама!

Он — тень всевышнего, он господом избран,

Ему покорным быть нам повелел Коран.

Мы — воздух и вода, огонь и прах дрожащий,

Он — отпрыск солнечный, к Сасану восходящий.

Он царство мрачное к величию привел,

И потрясенный мир, как райский сад, расцвел.

Коль ты красноречив, прославь его стихами,

А если ты писец, хвали его словами,

А если ты мудрец, — чтоб знанья обрести,

Ты должен по его последовать пути.

Ты скажешь знатокам, поведаешь ученым:

«Для греков он Сократ, он стал вторым Платоном!»

А если шариат ты изучать готов.

То говори о нем: «Он главный богослов!»

Уста его — исток и мудрости и знаний,

И, выслушав его, ты вспомнишь о Лукмане.

Он разум знатоков умножит во сто крат,

Разумных знанием обогатить он рад.

Иди к нему, взглянуть на ангела желая:

Он — вестник радости, ниспосланный из рая.

На стройный стан взгляни, на лик его в цвету,

И сказанного мной увидишь правоту.

Пленяет он людей умом, и добротою,

И благородною душевной чистотою.

Когда б дошли его речения к тебе,

То стал бы и Кейван светить твоей судьбе.

Узрев его среди чертога золотого,

Ты скажешь: «Сулейман великий ожил снова!»

Такому всаднику, на скакуне таком

Мог позавидовать и славный Сам в былом.

А если в день борьбы, когда шумит сраженье,

Увидишь ты его в военном снаряженье,

Тебе покажется ничтожным ярый слон,

Хотя б он был свиреп и боем возбужден.

Когда б Исфандиар предстал пред царским взором,

Бежал бы от царя Исфандиар с позором.

Возносится горой он мирною порой,

Но то гора Сийам, ее удел — покой.

Дракона ввергнет в страх своим копьем разящим:

Тот будет словно воск перед огнем горящим.

Вступи с ним в битву Марс, чья гибельна вражда,

Погибель обретет небесная звезда.

Когда себе налить вина велит могучий,

Ты скажешь: «Вешний дождь из вешней льется тучи».

Из тучи только дождь пойдет на краткий срок,

А от него — шелков и золота поток.

С огромной щедростью лилась потока влага,

Но с большей щедростью дарит он людям благо.

Великодушием он славен, и в стране

Хвалы ему в цене, а злато не в цене.

К великому царю поэт приходит нищий —

Уходит с золотом, с большим запасом пищи.

В диване должности он роздал мудрецам,

И покровительство он оказал певцам.

Он справедлив для всех, он полон благодати,

И равных нет ему средь мусульман и знати.

Насилья ты с его не видишь стороны.

Перед его судом все жители равны.

Простерлись по земле его благодеянья,

Такого нет, кого лишил бы он даянья.

Покой при нем найдет уставший от забот,

Измученной душе лекарство он дает.

В пустынях и степях средь вечного вращенья

Он сам себя связал веревкой всепрощенья.

Прощает он грехи, виновных пожалев,

И милосердием он подавляет гнев.

Нимрузом правит он, и власть его безмерна,

А счастье — леопард, а враг дрожит, как серна.

Подобен Амру он, чья боевая рать,

Чье счастье бранное как бы живут опять.

Хотя и велика, светла Рустама слава,

Благодаря ему та слава величава.

О Рудаки! Восславь живущих вновь и вновь,

Восславь его: тебе дарует он любовь.

И если ты блеснуть умением захочешь,

И если ты свой ум напильником наточишь,

И если ангелов, и птиц могучих вдруг,

И духов превратишь в своих покорных слуг, —

То скажешь: «Я открыл достоинств лишь начало,

Я много слов сказал, но молвил слишком мало…»

Вот все, что я в душе взлелеял глубоко.

Чисты мои слова, их всем понять легко.

Будь златоустом я и самым звонким в мире,

Лишь правду говорить я мог бы об эмире.

Прославлю я того, кем славен род людской,

Отрада от него, величье и покой.

Своим смущением гордиться не устану,

Хоть в красноречии не уступлю Сахбану.

В умелых похвалах он шаха превознес

И, верно выбрав день, их шаху преподнес.

Есть похвале предел — скажу о всяком смело,

Начну хвалить его — хваленьям нет предела!

Не диво, что теперь перед царем держав

Смутится Рудаки, рассудок потеряв.

О, мне теперь нужна Абу Омара смелость,

С Аднаном сладостным сравниться мне б хотелось.

Ужель воспеть царя посмел бы я, старик,

Царя, для чьих утех всевышний мир воздвиг!

Когда б я не был слаб и не страдал жестоко,

Когда бы не приказ властителя Востока,

Я сам бы поскакал к эмиру, как гонец,

И, песню в зубы взяв, примчался б наконец!

Скачи, гонец, неси эмиру извиненья,

И он, ценитель слов, оценит, без сомненья,

Смущенье старика, что немощен и слаб:

Увы, не смог к царю приехать в гости раб!

Хочу я, чтоб царя отрада умножалась,

А счастье недругов всечасно уменьшалось.

Чтоб головой своей вознесся он к луне,

А недруги в земной сокрылись глубине.

Чтоб красотой своей обрел он в солнце брата,

Сахлана стал прочней, превыше Арарата.