Исэ моногатари

«Лишенным смысла
стал наш союз!
А разве в шутку
с тобой в союзе долгом
хотел я жить?»

Так сказал он и предался тоскливым думам:

«Любила ль, нет ли
она меня, — не знаю…
Только образ
ее, в повязке драгоценной,
все время предо мною…»

Даме этой, — прошло уж много времени с тех пор, — невмоготу что ль стало, только так ему сказать послала:

«Теперь бы только
одно лишь мне желанно:
чтоб ты не сеял
в своем сердце
хоть семена травы забвенья!»

А он в ответ:

«Если б я только
услышал, что ты
хоть траву забвенья сеешь,—
тогда б я хоть знал,
что любила меня.»

И еще, и еще… и вот — ближе, чем раньше, стали друг другу они, и кавалер:

«„Забудешь вновь!“ —
всплывает мысль…
В сомненьях сердца
сильней, чем прежде,
грусть».

А дама в ответ:

«Как в небе чистом
облака плывущие бесследно
исчезают,
так и мой удел —
быстротечным станет».

Хоть и сказала так она, но все же вновь соединилась с ним; однако отношения уж близкими быть перестали.

21

В давние времена — любовь одна почему-то прервалась, но все же от дамы — не забывала что ль она — пришли стихи:

«Хоть и горько мне,
но все ж тебя
забыть я не могу!
И ненавижу я,
и все ж люблю».

Так сказала она, а кавалер: «Ах, вот как!» — подумав, сложил:

«Свиданий? — Их нет.
Все ж одно — наши души:
как струи в реке,
что островком разделены,
за ним — опять одно…»

Хоть так и сказал он, но в ту же ночь отправился и лег с нею на ложе. И, говоря о минувшем, о том, что грядет, кавалер:

«Если бы долгая ночь
осенью была длинна,
как тысяча долгих ночей,—
пусть восемь их будет, и все ж
буду ли я насыщен?»

А дама в ответ:

«Пусть долгая ночь
осенью и будет длинна,
как тысяча долгих ночей,—
не останется разве, что нам говорить,
когда птички уже запоют?»

И с большей любовью, чем прежде, стал к ней ходить кавалер.

V

2

В давние времена дети двух семейств, проживавших в провинции, играть выходили у колодца. Когда они стали уже взрослыми — и юноша, и девушка, — они оба стесняться друг друга стали,[28] но он лишь ее хотел в жены себе, она ж о нем одном лишь помышляла и слушать не желала родителей, за другого ее отдававших. И вот от него, жившего здесь по соседству, пришло к ней:

«У трубы колодца,
колодезной трубы — мы меряли
свой рост — ты помнишь?
Подрос я с той поры,
как мы в разлуке».

А она в ответ:

«Чем мерялись с тобою мы,—
волосы, в две струи ниспадавшие,
у меня уж ниже плеч.
И если, милый друг, не ты,
то кто ж их приласкает?»

Так переговаривались они, и в конце концов стало по их желанию.[29] Но вот прошли годы, и родителей дамы не стало — и не стало у них опоры в жизни. «Сидеть здесь вместе, — может ли это повести к чему-нибудь?» — подумал кавалер и отправился в провинцию Коти, уезд Такаясу, где и образовалась у него новая связь.[30] Однако прежняя дама провожала его, и виду не подавая, что ей это неприятно, и он, заподозрив: «Не потому ли так оно, что есть у ней любовь другая?» — спрятался в садике перед домом, вид сделав, что в ту Коти отправляется, — и смотрит. Видит он, что дама, тщательно одевшись, в думах:

«Повеет ветер —
и встают белые волны
на взморье, о, гора Тацута!
Не в полночь ли милый
один идет через тебя?»

Сложила такую песню, и, ее услышав, он безгранично тронут был и перестал ходить часто в Коти.

И вот редким случаем зашел он в этот Такаясу в видит, что та дама, имевшая сначала вид такой достойной, теперь неряшливо одетая, узлом замотав на затылке волосы свои[31] — отчего лицо казаться длинным стало, — сама собственноручно держит ложку для риса и наполняет ею миску. Увидел это, и стало сердцу его неприятно, — так что и ходить к ней перестал. И потому та дама, глядя в сторону Ямато: