Чёрствость их поражала Освальда. Ему-то уж точно не захотелось бы играть в салочки, если бы его брат и сестра попали в беду. Но Освальд – редкое исключение среди мальчиков.
Впрочем, и остальные, как позже я выяснил из слов Дикки, проявили скорее не чёрствость, а наивность. Им, видите ли, показалось, что дядя Альберта просто пошутил насчёт древних амфор.
Сумерки успели стать уже окончательно сумеречными, листья айвы чернотой сравнялись с её ветвями, а Элис и Освальд по-прежнему сидели на скамейке в мучительных размышлениях, но не могли ничего придумать.
Когда до того стемнело, что стал виден свет луны, Элис вдруг резко вскочила на ноги, опередив всего на какой-то миг Освальда, который собрался сделать именно то же самое.
– Ну конечно! Как глупо… Я знаю. Пошли в дом, Освальд.
И они пошли. Гордость по-прежнему не позволяла Освальду с кем-нибудь посоветоваться, и он просто с небрежным видом спросил, можно ли им с Элис съездить завтра в Мейдстон, чтобы приобрести там сетку для кроличьего загона и ещё по кое-какому делу.
– Да. Разумеется, – разрешил дядя Альберта.
И они отправились туда на поезде вместе с судебным исполнителем, у которого была ферма. Этот последний ехал покупать свиней. В других обстоятельствах Освальд с ним нипочём не расстался бы, пока не полюбуется на пятачки и копытца, но теперь ему было не до того.
На их с Элис душах лежала тяжесть. Ведь они, сами того не желая, совершили кражу, и ничто на свете, включая новых свиней, не могло порадовать благородного юного Освальда, прежде чем он смоет пятно со своей репутации. Поэтому он прямиком повёл Элис к секретарю Мейдстонского общества «антикварностей».
Мистера Тернбулла дома не оказалось, однако служанка любезно сообщила, где живёт президент, и вскоре несчастные брат с сестрой, чьи поджилки ощутимо дрожали, ступили нетвёрдыми стопами на безукоризненную гравиевую дорожку виллы «Кампердаун».
Мистер Лоншан дома, ответили им, когда они осведомились, могут ли видеть хозяина. И вот, скованные льдом неописуемых переживаний, наши герои остались ждать его в большой комнате, где, кроме книг и мечей, хранилась в застеклённых шкафах пропасть разной давно истлевшей ерунды. Ведь мистер Лоншан был коллекционером, а значит, клещом вцеплялся в любое старьё, даже совсем безобразное и никчёмное.
Наконец он вошёл, потирая руки, и с добродушным видом проговорил, что прекрасно нас помнит и будет рад помочь всем, что в его силах.
Впервые в жизни Освальд словно бы онемел, неспособный найти слов для признания, что повёл себя хуже самого глупого осла. Элис, как видно не столь трепетная, выпалила:
– Ой, вы знаете, нам ужасно жаль, но мы решили, что вы нас простите. Ведь из-за чего всё так вышло? Нам стало ужасно жаль, когда мы подумали, что всем вам станет ужасно жаль, если вы раскопаете курган и не отыщете в нём ничего римского. Вот мы и засунули туда горшки, чтобы вы их нашли.
– Ну, я так и думал, – приветливо улыбнулся нам президент, поглаживая свою белую бороду. – Милая, безобидная шутка. Когда же и устраивать розыгрыши, как не в прекрасные юные годы? Умоляю, не мучайтесь и забудьте. Вы нам не нанесли никакого урона, хотя с вашей стороны весьма благородно прийти с извинениями. – Лоб его весь собрался складками сосредоточенных и тревожных морщин, ясно дававших понять, как он жаждет поскорее выпроводить незваных гостей, оторвавших его от какого-то важного дела.
Но Элис не отставала:
– Мы, вообще-то, из-за другого пришли, и это гораздо хуже. Вы унесли с собой две по-настоящему настоящие римские амфоры. И закопали их в курган тоже мы. А они не наши, но мы тогда просто ещё не знали, что они настоящие римские. Думали провести «антикварностей», то есть я хотела сказать – антикваров, а провели в результате сами себя.
– Да, это действительно много хуже, – подтвердил джентльмен. – Вам, полагаю, удастся узнать эти амфоры, если вы их увидите?
– Запросто, – отозвался немедленно Освальд с той беспечной уверенностью, когда толком не представляешь себе, о чём говоришь.
Мистер Лоншан, отворив дверь в маленькую комнату по соседству с той, где мы находились, жестом пригласил нас войти. Там оказалось множество полок с кучей разных гончарных изделий, и целых две из них были сплошь заполнены точно такими же амфорами, как наши.
– Ну? – глянул на нас президент с улыбкой, в которой сквозила угроза, как у какого-нибудь коварного кардинала. – Какие же две из них?
– Я не знаю, – честно сознался Освальд.
Но Элис сказала:
– Если возьму их в руки, узнаю.
Президент стал покорно одну за другой снимать с полок амфоры, а Элис, заглядывая внутрь, раз за разом качала головой и возвращала сосуды.
– А вы их не мыли? – наконец поинтересовалась она.
И мистер Лоншан, содрогнувшись, ответил:
– Нет.
– Вот и хорошо, – порадовалась Элис. – Я там в обеих кое-что написала карандашом. Теперь я об этом сожалею, и мне не хотелось бы, чтобы вы это прочли. Я ведь думала, их найдёт не милый старый джентльмен, такой как вы, а другой – молодой и тонконогий, с кислой улыбкой.